Фредерик Перлз
КНИГА: ТЕОРИЯ ГЕШТАЛЬТ-ТЕРАПИИ
Глава 15
Потеря эго-функции: П. Типичные структуры и границы
1. Хитрость терапии “невротических характеров”
В этой финальной главе мы попробуем объяснить наиболее важные невротические механизмы и “характеры”, как способы контактирования с актуальной ситуацией. Невротический способ поведения является творческим приспособлением к полю, в котором действует вытеснение. Эти приспособления будут спонтанно действовать в любой ситуации в настоящем; терапевт не должен подавлять “обычное” поведение или провоцировать его, чтобы обнаружить его механизм. Его задача – просто поставить проблему, которую пациент не может адекватно разрешить и достичь удовлетворения из-за собственных ошибочных действий. Затем потребность пациента, с помощью терапевта, будет разрушать и ассимилировать препятствия и создавать более удачные привычки: точно так же, как в процессе любого другого обучения. Мы определили неврозы как потерю эго-функций. На эго-стадии творческого приспособления самость присваивает некоторые части поля, отчуждая другие. Она ощущается как активный процесс, произвольным образом обходящийся с желаниями, интересами и способностями, и имеет определенную, но перемещаемую границу. Постепенно вовлекающаяся самость как будто задается вопросами: “В чем я нуждаюсь? Буду ли я делать это? Насколько я возбуждена? … Что я чувствую по поводу того, что получилось? … Пыталась ли я сделать это? Где я нахожусь по отношению к этому? Как далеко простираются мои силы? Какими средствами я располагаю? Буду ли я сейчас нажимать, или воздержусь? Какие техники из тех, которым я училась, я могу использовать?”
Произвольные функции спонтанно используются самостью и задействуют все ее силы, осознание и возбуждение для создания новых фигур. И в конце, на стадии финального контакта, произвольность и чувство “я” спонтанно исчезают в поглощенности, и тогда границы становятся не важны, так как субъект контактирует не с границей, а с тем, к чему прикасается, что знает, чем наслаждается, что делает. Но во время этого процесса невротик теряет свои границы, свое чувство того, где он находится и что и как он делает; и потому он не может больше справляться с ситуацией. Или он ощущает свои границы жестко зафиксированными, и оттого не может добиться успеха, и тоже перестает справляться. С терапевтической точки зрения, эта проблема самости является препятствием к решению других проблем и, следовательно, необходимо сделать ее объектом произвольного внимания. Вопросы, которые стоит себе теперь задать, таковы: “В какой точке я перестал решать эту простую проблему? Как я начал останавливать себя? Что за тревогу я чувствую?” 2. Механизмы и “характеры” как стадии прерывания творчества Тревога есть прерывание творческого возбуждения. Мы сейчас хотим представить идею, что различные механизмы и “характеры” невротического поведения могут быть рассмотрены, как прерывания возбуждения на различных стадиях творческого приспособления.
Можно сказать, что мы хотим выработать типологию, исходя из переживания актуальной ситуации. Обсудим преимущества такого подхода и свойства типологии, которая может быть полезна для терапии (поскольку терапии подвергается, конечно же, уникальная персона, а не тип расстройства). Каждая типология зависит от теории человеческой природы, метода терапии, критерия здоровья и отбора пациентов (см. выше, 4, 6). Схема, которую мы предложим, не является исключением. Терапевт нуждается в своей концепции как методе ориентации: чтобы знать, в каком направлении смотреть. Это приобретенная привычка, являющаяся фоном терапевтического искусства. Но проблема здесь, как и в любом искусстве, в следующем: как использовать эту абстракцию (и потому фиксацию) таким образом, чтобы не потерять актуальности настоящего? И как (особая проблема, которую терапия разделяет с педагогикой и политикой) не навязать некий стандарт, а помочь развитию потенциала другого человека? а) Если возможно вывести нашу концепцию из самого процесса контактирования, тогда, по меньшей мере, перед нами будет актуальный пациент, а не история прошлого или предположения биологической и социальной теории. С другой стороны, чтобы быть для терапевта средством мобилизации образования и опыта, эти концепции должны очевидным образом исходить из его познаний о человеческом воспитании, а также из его соматической и социальной теорий. б) Мы должны помнить, что актуальная ситуация всегда является примером всей реальности, которая когда-либо была или будет. Она содержит организм, его среду и текущую потребность.
Следовательно, мы можем задать обычные вопросы, касающиеся структуры поведения: как оно обходится с организмом? Как оно обходится со средой? Как оно исполняет потребность? в) Если мы выводим свои концепции из определенных моментов процесса в настоящем (а именно, из его прерываний), то мы можем ожидать, что эти прерывания, по мере их осознавания, разовьются и превратятся в другие. У пациента будет обнаружен не “тип” механизма, но последовательность “типов”, а на самом деле – все “типы” из описываемой серии. Сейчас типично применять типологию, а не находить ее в актуальной действительности. Лишь позже обнаруживается абсурдность того, что ни один тип не подходит отдельной персоне, или, наоборот, персона обладает несовместимыми чертами, или даже всеми чертами вообще. Чего же еще можно ожидать? Это в самой природе творческого – и настолько, насколько пациент имеет какую-то жизненность, он сохраняет это качество – создавать свою собственную конкретную уникальность, примиряя очевидно несовместимые черты и изменяя их смысл. И вместо того, чтобы атаковать или уменьшать противоречивые черты ради достижения “реального” характера, который предполагает терапевт (характероанализ), или вместо попыток обнаружить недостающие связи с тем, что должно быть “реальным” влечением (анамнез), нам следует только помочь пациенту развить свою творческую идентичность посредством организованного перехода от “характера” к “характеру”. Диагностика и терапия представляют собой один и тот же процесс. г) Организованный переход есть ничто иное, как ремобилизация фиксаций в целостность опыта. Наиболее важная вещь, о которой следует помнить – это то, что каждый механизм и характеристика имеют право на существование, пока они выполняют свою функцию. Поведение пациента (и не только в терапии) является творческим приспособлением, которое продолжает решать проблему хронической фрустрации и страха. Задачей терапии является преподнести ему проблему в таких обстоятельствах, в которых его обычные (незавершенные) решения не являются больше самыми адекватными из
возможных. Если ему надо использовать свои глаза, а он этого не делает, потому что использовать их неинтересно и небезопасно, то теперь он будет отчуждать свою слепоту и отождествляться со своим зрением. Если он нуждается в том, чтобы протянуть руку, он будет осознавать свою мускульную агрессию против протягивания и ослаблять ее, и так далее. Но это необходимо не потому, что слепота или паралич “невротичны”, а потому, что они больше не достигают желаемого результата. Их смысл поменялся: из способов они стали препятствиями.
Суммируя, мы предлагаем следующие очерки “характеров”, как своего рода мост между терапией актуальной ситуации и концепциями терапевта. Эти характеры и их механизмы не являются типами людей, но, взятые в целом, они являются описанием невротического “эго”. В каждом случае мы пытались 1) начать с момента актуального прерывания, 2) заметить нормальное функционирование прерывания, 3) показать, как, на фоне подавлений, оно обходится с организмом и средой и дает позитивное удовлетворение, 4) связать его с культурной и соматической историей. 5) Наконец, мы обсуждаем последствия мобилизации каждого характера.
3. Моменты прерывания
Вопрос в случае потери эго-функций, как мы видели, звучит так: “В какой момент я перестал решать эту простую проблему? Как я останавливаю себя?” Позвольте вернуться опять к нашей схематической последовательности фонов и фигур возбуждения и к обратной последовательности подавления (14, 1). В невротическом подавлении последовательность была перевернута, и тело стало конечным объектом агрессии. Фон при этом занят вытеснением – хронически подавляемыми содержаниями, которые были забыты и удерживаются в забвении. На этом фоне происходит текущее прерывание (потеря эго-функций)
Разница между типами заключается в моменте прерывания:
1) До нового первичного возбуждения. Конфлюэнция.
2) В процессе возбуждения. Интроекция.
3) В процессе противостояния среде. Проекция.
4) В процессе конфликта и разрушения. Ретрофлексия.
5) В финальном контакте. Эготизм.
4. Конфлюэнция
Конфлюэнция – это состояние не-контакта (отсутствия границы самости) при продолжении других важных взаимодействий – например, психологического функционирования, восприятия средовой стимуляции, и так далее. Мы видели, что в норме последствие контакта – ассимиляция – происходит с уменьшением самости, а также что все привычки и обучение конфлюэнтны. Разница между здоровой и невротической конфлюэнцней состоит в том, что первая потенциально способна к контакту (например, доступная память), а вторая – недоступна из-за вытеснения. Однако, громадные области относительно постоянной конфлюэнции необходимы как глубинный неосознаваемый фон осознаваемых фонов опыта. Мы находимся в конфлюэнции со всем, от чего мы фундаментально и непоправимо зависим, когда мы не имеем необходимости или возможности что-то изменить. Ребенок находится в конфлюэнции со своей семьей, взрослый – со своим сообществом, человек – со вселенной. Если субъекта насильно подталкивают к осознанию этих основ конечной безопасности, то “дно вышибает”, и человеком овладевает метафизическая тревога. При неврозе установка на полное нераспознавание новых задач в настоящем является цеплянием за неосознавание. Это как. бы попыткой уцепиться за некое достигнутое поведение, как приводящее к удовлетворению, которое будет невозможным в случае нового возбуждения. Но, конечно же, как только это другое поведение достигнуто и стало
привычным, в нем уже нет никакого осознаваемого удовлетворения, – ничего, кроме ощущения безопасности. Пациент смотрит на все так, словно ничего нового не произойдет, а в старом нет никакого интереса или разницы. Архетипическими примерами являются неосознанное сосание или цепляние за тепло и телесный контакт, которые сами по себе не ощущаются, но их отсутствие заставляет мерзнуть. По отношению к среде используется установка на то, чтобы ни в коем случае не отбрасывать достигнутое поведение (не быть отлученным от груди). Челюсть сохраняет цепляющийся прикус сосунка, у которого уже есть зубы, и он мог бы перейти на другую пищу, но не хочет; или субъект демонстрирует медвежье объятие при копуляции; или мертвую хватку в межличностных отношениях. Этот мышечный паралич препятствует любому ощущению. Таким образом, он приходит к фрустрации и страху. Каково же удовлетворение? В условиях мышечного паралича и отсутствия чувствительности удовлетворение возможно только в случае неожиданной спонтанной выходки, в целом не зависимой от контроля эго (истерия). Большинство так называемых регрессий действуют как позиции по отношению к внешнему миру, в рамках которых случайные импульсы могут найти язык и поведение для своего выражения. Эти установки используют смещение чувств И перетолковывание смысла удовлетворения, чтобы сделать его подходящим. Регрессивное поведение не является невротическим само по себе; оно просто предшествует конфлюэн-ции или является ее внешним выражением. Но рассеянное в нем удовлетворение не суммируется и не накапливается. И еще, конечно, тревожным является то, что во “внешнем” поведении постоянно возникают одни и те же трудности, когда ситуация настоятельно требует контакта, а субъект, как всегда, начинает цепляться. С культуральной точки зрения, конфлюэнтные реакции расположены на наиболее рудиментарном – младенческом, или бессвязном (disjointed) уровне. Цель конфлюэнтного поведения – заставить другого сделать все необходимые усилия.
5. Интроекция
Прерывание может произойти в процессе возбуждения, и вслед за этим самость интроециру-ет – заменяет свое собственное потенциальное влечение или аппетит чьим-то чужим. В норме мы так относимся к широкому ряду предметов и персон, присутствующих в нашем осознании, в отношении которых для нас не важна разница между одним и другим способом действия. Это приводит к принятию конвенциональных правил речи, одежды, городского устройства или функционирования учреждений. В невротической ситуации договоренность не является добровольной и не согласуется с живым возбуждением, а сами желания невротика подавлены, чтобы не подвергать угрозе факт его принадлежности среде (не говоря уже о возможности конфликта). Ненавистная среда одновременно уничтожается и принимается путем проглатывания ее целиком. Однако, если бы люди не использовали подражание и публичное единообразие, не делая эти вопросы предметом своего живого участия, то приобщение к огромным пластам культуры было бы немыслимо, как и вообще жизнь в городах. Достижение каждой натуральной (добровольной) конвенции было в свое время впечатляющим творческим достижением. Но мы используем большую их часть без настоящей ассимиляции, и это нас не разрушает. Например, поэт только с годами ассимилирует английский язык; однако, остальные люди говорят на нем достаточно неневротично. (Несчастье лишь в том, что за образец принимается именно общее употребление) Невротический интроектор обращается с собственным фрустрированным аппетитом следующим образом: он меняет его аффективное содержание, прежде, чем сам сможет его распознать, и завершает это подавлением желания. В результате то, чего субъект хочет, начинает представляться незрелым, отвратительным, и так далее. Или, наоборот, если подавляется импульс отказаться от чего-то (сопротивление насильственному кормлению), то он убеждает себя, что этот нежеланный объект или действие очень хороши для него,
являются тем, чего он хочет на самом деле, и так далее. И он откусывает это, не пробуя на вкус и не жуя. Отношение интроектора к среде отличается смирением (таз при этом сильно втянут) и детским принятием. Ему необходимо иметь какую-то личность, технические приемы и желания. Но, не имея возможности отождествляться (и отчуждать то, что им не является) в интересах удовлетворения собственных потребностей, он оказывается лицом к лицу с пустотой. Вся реальность содержится в его социальном окружении, и он определяет себя, отождествляясь с почерпнутыми оттуда образцами, и отчуждает то, что потенциально являлось его собственными стандартами. Культура, усвоенная таким образом, всегда поверхностна, даже будучи обширной. Он примет любую авторитетную позицию, даже если она противоречит тому, во что, как он думает, он верит. Получая вторичное удовлетворение от уничтожения предыдущего авторитета, он по-мазохистски ищет случая быть опровергнутым. Его собственные мнения – трогательно детские, но, благодаря заимствованным украшениям, они кажутся напыщенными и глупыми. Удовлетворением интроектора служит мазохизм, картина которого такова: рвотный рефлекс подавлен, челюсти насильственно обнажены в улыбке, таз отведен назад, а грудь втянута. Мазохистское поведение является возможностью творчески приспособить среду к причинению себе боли, и получить за это одобрение собственных ложных идентификаций. Усиливая отождествление с ними и борясь против самости, он часто позволяет себе садистские придирки, нытье, жалобы и так далее.
6. Проекция
Когда возбуждение принято и возникла конфронтация со средой, появляется эмоция, связывающая аппетит (или другое побуждение) со смутно представляемым объектом. Если прерывание происходит на этом этапе, то результатом станет проекция: субъект испытывает эмоцию, но она является свободно плавающей, не связанной с активным чувством себя, которое входит в дальнейшее поведение. Но раз эмоция возникла не из самого субъекта, то она приписывается другой возможной реальности – среде. Он чувствует ее “носящейся в воздухе” или направленной другими против него: например, пациента может смущать то, что терапевт о нем думает. В норме, впрочем, проекции нам необходимы. Проективное ощущение “разреженного воздуха” – это начало бескорыстного творчества (12, 4), которое затем создает объективный коррелят для плавающей эмоции или интуиции. При обычном творческом приспособлении это галлюцинаторный фактор, который необходим при первом подходе к ситуации. Посредством интуиции или предчувствия мы бываем предупреждены или привлечены чем-то, смысл чего пока не ясен. Невротический проектор не идентифицирует плавающее чувство как свое собственное; скорее, он делает его определенным путем приписывания кому-нибудь другому, что ведет в результате к нелепым и трагическим ошибкам. Типичным примером невротической проекции является случай, когда А имеет намерение относительно В (эротическое или ненавистническое), но тормозит свой порыв. Вследствие этого он чувствует, что В что-то замышляет в отношении него. Он избегает фрустрации путем отрицания того факта, что эмоция принадлежит ему. По отношению к среде проектор демонстрирует (и использует) безошибочно провокационную установку. В глубине души он хочет приближения и контакта, но, поскольку сам он не может сделать шага к этому, он старается устроить так, чтобы этот шаг сделал другой. Поэтому отсутствие движений не означает, что он просто спокойно сидит: он осуществляет коммуникацию путем лежания “в ожидании” и вынашивания в тишине сердитых мыслей. Если же другой улавливает его сигнал и приближается, то возникает сильнейшая тревога. Какое же реальное удовлетворения это приносит? Оно заключается в отыгрывании пугающей драматической сцены, как в сновидении. Он имеет возможность обдумать ее, и размышление его наполнено богато расцвеченными представлениями. Это активность, возможная для самости, находящейся в жестких рамках, призванных обеспечить
недопущение среды, торможение моторики и пассивное лежание в упоении свободными эмоциями. Эта картина напоминает релаксацию, навевающую гипнагогические образы, если не обращать внимания на то, что вместо расслабления наблюдается мускульное напряжение и ригидность. Таким образом, чем более чувственным и привлекательным становится образ, тем более он окрашивается болью и угрозой. С культуральной точки зрения, области, где имеют место проекции, будут полны глупости, ошибок и подозрений. Так происходит потому, что возбуждение прерывается до того, как фантазии и чувства начнут получать информацию из среды. Тревога и ощущение угрозы, вероятнее всего, будут приписаны именно тем, кто наиболее “объективен” и действителен. Очень большое значение проекторы придают абстрактным понятиям морали и греха, а более положительное мышление изобилует надуманными планами и проекциями на будущее.
7. Ретрофлексия
Предположим теперь, что энергия ориентации и манипуляции полностью вовлечена в ситуацию в среде, будь то любовь, гнев, сожаление или горе. Но субъект не может справиться с ситуацией и должен прерваться, так как боится повредить (разрушить) другого или быть поврежденным сам. Он неизбежно будет фрустрирован, поскольку вовлеченные в происходящее энергии направляются против единственных доступных и безопасных объектов в поле – его собственной личности и тела. Это ретрофлексия. В норме ретрофлексия представляет собой процесс преобразования себя, например, изменение непрактичного подхода или пересмотр возможностей эмоции, что создает новое приспособление, как основу для дальнейших действий. Так мы переживаем раскаяние и сожаления; мы вспоминаем, пересматриваем, и так далее. Воссоздавая в фантазии недостижимый объект, можно возродить желание и удовлетворить его с помощью мастурбации. В более общем случае, любой акт произвольного самоконтроля во время трудного занятия является ретрофлексией. В невротическом случае ретрофлектор избегает фрустрации, пытаясь не быть вовлеченным в происходящее; он пытается сделать прошлое (свои ошибки, слова, и т. д.) не происходившим. Он сожалеет о вторжении в среду (выделении). Эта отмена (аннулирование) прошлого, как правило, навязчиво повторяется. Поскольку изменение, как и все остальное, может быть ассимилировано, только если включает новый материал из среды, то, отменяя прошлое, он опять и опять перерабатывает тот же самый материал. Реальная ощутимая среда ретрофлектора состоит только из него самого, и только сюда направляется мобилизованная энергия. Если его тревогу породил страх разрушения, то теперь он сам систематически пытает свое тело, продуцируя психосоматические нарушения. Если он занят в предприятии, то может работать, не осознавая его банкротства. Этот процесс часто хитро организуется для получения вторичных выгод, которые достигают цели первоначально подавленного намерения. Например, чтобы не повредить своей семье и друзьям, он нападает на себя и провоцирует болезни и неудачи, которые затрагивают и его семью, и друзей. Но он не получает от этого никакого удовлетворения, а только дальнейшие сожаления и угрызения совести. Прямым удовлетворением ретрофлектора является ощущение, что он осуществляет активный контроль и занимается важными вещами – поскольку он постоянно и навязчиво чем-то занят и чувствует побуждение к этому внутри себя. Его идеи и планы часто насыщены информацией, обдуманы и потрясающе серьезны – но наблюдателя все больше сбивает с толку робость и нерешительность, которые сопровождают переход к действиям. Быстрое прекращение деятельности окончательно выводит из заблуждения относительно происходящего. Ориентация – ощущение того, где он находится в данной ситуации – кажется замечательной; пока не становится ясно, что простая практическая возможность не замечена. Воспоминания важнее, и они затмевают актуальную действительность. Прямое удовлетворение ретрофлексии можно наблюдать, когда побуждение является эротическим, как в случае мастурбации. Мастурбация – это вид изнасилования, поскольку само тело не отзывается ни на что другое, кроме другого реального тела в окружающей
среде. Удовлетворение достается агрессивной руке, а сексуальное удовольствие -это побочный эффект. (Мы можем легко отличить эту анально-садистическую фазу от более раннего интроективного садизма, основанного на мазохизме.)
8. Эготизм
Наконец, когда все фоны для финального контакта адекватно подготовлены, возможно еще одно прерывание: контроль или наблюдение за своим поведением, которое должно привести к росту. Например, это может быть осуществление действия, на которое субъект способен и которого требует ситуация; или завершение действия и оставление ситуации. Это приостановка спонтанности с помощью произвольного взгляда внутрь (интроспекция) и вокруг себя, с целью убедиться, что возможности фона в самом деле исчерпаны (никакая опасность или неожиданность не грозит), прежде чем отдаться действию целиком. (Стремясь к улучшению терминов, мы назвали данную установку “эготизмом”, как последнее, что еще относится к границам субъекта и его идентичности, а не к тому, с чем осуществляется контакт.) В норме эготизм необходим при осуществлении любого сложного действия, требующего тщательности и подготовленности; в противном случае последует преждевременное исполнение и затем понадобится обескураживающая отмена. Нормальный эготизм скромен, скептичен, отчужден и нетороплив, но не уклончив. Невротический эготизм – это вид конфлюэнции с произвольным осознаванием и попытка уничтожения всего неконтролируемого и неожиданного. Механизмом избегания фрустрации является фиксация, абстрагирование контролируемого поведения из текущего процесса. Типичный пример – попытка поддержать эрекцию и предотвратить спонтанное наступление оргазма. Таким образом субъект подтверждает свою потенцию, то, что он “может”, и удовлетворяет свое тщеславие. То, что он пытается предотвратить – это состояние смущения и покинутости. Он исключает сюрпризы окружения (страх соревнования), пытаясь изолировать себя как единственную реальность: это достигается путем “об-живания” среды и делания ее своей собственной. Его проблема перестает быть одним из контактирующих Ты, о котором он беспокоится, но становится одной из бесконечного количества наук, знакомств и компонентов среды в его поле зрения и в его власти. Это нужно, чтобы быть собой абсолютно и неопровержимо. Такая “среда” перестает быть средой, она не питает, и поэтому эготист не растет и не изменяется. И когда ему наконец удается воспрепятствовать опыту в том, чтобы быть новым, ему самому становится скучно и одиноко. Его метод достижения прямого удовлетворения состоит в отделении (компартментализации): выделив достигнутое и безопасное отношение, он может регулировать количество спонтанности. Каждое упражнение в таком произвольном контроле подкрепляет его честолюбие и презрение к миру. Наделенный определенной проницательностью и достаточным самосознанием, чтобы не выдвигать невозможных требований к своей физиологии, эготист легко превращается в хорошо приспособленную, скромную и полезную “свободную личность”. Эта метаморфоза – невроз подвергшихся психоанализу: пациент прекрасно понимает свой характер и находит свои “проблемы” более захватывающими, чем все остальное. И эти проблемы будут бесконечно поглощать его, так как без спонтанности и риска неизвестности он не ассимилирует анализ в большей степени, чем все остальное.
12. Ощущение границ
Функционирование эго, как мы видели, может быть описано как установление границ принадлежащих самости интересов, сил, и так далее. Отождествление и отчуждение – это две стороны границы; и в любом живом контакте граница определена, но всегда перемещаема. Что же представляет собой это ощущение границы в терапевтической ситуации (целенаправленного контактирования с характером)? Вовлеченная в интересную деятельность, самость контактирует со своими утерянными эго-функция-ми в обличий блоков, сопротивлений и неожиданных неудач. Субъект отождествляется с интересным занятием, находящимся по одну сторону границы. Но то, что отчуждено, является не безразличным и неуместным (как при нормальном функционировании), а именно чуждым, тягостным, страшным, аморальным, леденящим душу; это не граница, но ограничение. Возникающее чувство – не безразличие, а неудовольствие. Граница не передвигается при помощи воли или потребности (как при старании увидеть, вспомнить, двинуться), но остается фиксированной. Рассматривая описанные невротические характеры топологически, как фиксированные границы в движущемся поле организм/среда, можно прийти к следующему:
Конфлюэнция: идентичность организма и среды. Интроекция: часть среды – в организме. Проекция: часть организма – в среде. Ретрофлексия: Часть организма делает средой другую часть организма. Эготизм: Изоляция и от ид, и от среды, или: организм в значительной мере изолирован от среды. Невротик, нуждающийся в сохранении фиксации, и концентрирующаяся творческая самость ощущают эти ситуации прямо противоположным образом: В конфлюэнции невротик ничего не осознает, и ему нечего сказать. Концентрирующаяся самость чувствует себя окруженной гнетущей темнотой. В интроекции невротик считает нормальным то, что концентрирующаяся самость ощущает как чужеродное тело, которое хочется исторгнуть из себя. В проекции невротик убежден, как будто имеет чувственные доказательства там, где концентрирующаяся самость ощущает пробел в опыте. В ретрофлексии невротик прилежно занят там, где концентрирующаяся самость чувствует себя потерянной, исключенной из среды. В эготизме, невротик осознает и имеет что сказать обо всем, но концентрирующаяся самость чувствует пустоту, без потребностей или интереса. Из этого можно видеть, что при обращении с областями конфлюэнции и эготистической фиксации возникают противоположные трудности. Кон-флюэнтная темнота слишком всеобъемлюща; эго-тистическая самость однообразна; ни одно новое предложение не принимается как уместное – при том, что при истерическом поведении нечто может показаться уместным моментально (нет недостатка в симптомах, которые терапевт может интерпретировать, к своему собственному удовлетворению). На нынешнем этапе истории психоанализа за здоровье самости принимается крайняя противоположность этих состояний, а именно, эго-стадия, когда граница возможного контакта чувствуется повсюду. Самость, в самой своей сути, определена как система эгограниц; не замечается то, что это лишь текущая стадия самости. Искушению этой теоретической концепции невозможно противостоять, так как в процессе терапии осознавание границ растворяет невротические структуры, и именно это существенно для врача, определяющего ее действенность. И потом, каждая отдельная проблема, возникающая в терапии, может быть обнаружена и “решена” в стиле эготизма: ее можно выделить и использовать все эго-функции в этих безопасных рамках, без обращения к чувствам вообще. Таково состояние слишком сильно развитого сознания, которое никогда не узнает блестящих творческих озарений, но вполне адекватно для терапевтических сессий.
Для самости в этом состоянии все потенциально уместно и ново: граница -везде, и нет ограничения для действий – но ничто не интересно. Эготист психологически “опустошен”. Таков, как мы говорили, “аналитический невроз”. Похоже, что любой метод терапии, применяемый слишком долго, должен привести к такому результату, который еще в античности восхвалялся как “стоическая апатия”, а в современности принимается за “свободную личность”. Но подобная свобода индивидуума, без животной или социальной природы, или под превосходным гигиеническим и юридическим контролем оных – такая свобода, как сказал Кафка, – одинокое и бесчувственное занятие.
13. Терапия границ
Для терапии концентрацией проблема контактирования с утерянными эго-функциями не отличается от любой другой проблемы творческой ориентации и манипуляции, поскольку отсутствие осознания (или неудовлетворительный способ осознавания) рассматривается просто как еще одно препятствие в поле организм/среда. Нужно иметь определенную потребность, осуществлять приближение и разрушение для того, чтобы распознавать, контактировать и ассимилировать. Это вопрос не восстановления прошлого или избавления от панциря, но вопрос достижения творческого приспособления в данной ситуации. Чтобы завершить гештальт в настоящем, необходимо разрушить и ассимилировать неосознавание как препятствие.
Терапевтические упражнения состоят в четком очерчивании и точном
вербальном определении ощущаемых блоков или пустот, а также в экспериментировании с ними, с целью сделать подвижными фиксированные границы. С этой точки зрения, нет никакой загадки в психоаналитическом чуде, заключающемся в том, что простое осознавание каким-то образом приводит к катарсису: ведь усилие концентрированного осоз-навания и мобилизация блоков влечет за собой разрушение, страдание, чувство и возбуждение. (Терапевт, соответственно, представляет собой чрезвычайно важную часть наличной ситуации, но нет необходимости говорить о “переносе” или приложении подавленных Эдипальных энергий, поскольку актуальная ситуация содержит и конфлюэнцию зависимости, и возмущение против нее.) Позвольте теперь вернуться к вопросу пациента, с которого мы начали: “В какой точке я перестал решать эту простую проблему? Как я останавливаю себя?” И теперь сделаем ударение не на моменте прерывания, но на перестал и на как. Сопоставим нетерапевтическую ситуацию с терапевтической. В первом случае самость, пытаясь контактировать с интересной актуальной ситуацией, осознает границы своих утерянных функций: отсутствует что-то в среде или в теле, недостает силы или ясности. Самость, тем не менее, настаивает на своем и пытается объединить передний план, даже если невротическая структура проглядывает в фоне в виде незавершенной ситуации, непознаваемой, но представляющей опасность смущения и угрозу для тела. Поскольку растущее возбуждение подавляется, возникает тревога. Тем не менее, самость продолжает решать первоначальную задачу, сдерживая тревогу вычеркиванием фона из осознания (с помощью реактивного образования), но продолжает все с меньшей и меньшей силой. В терапии, напротив, именно точка прерывания становится интересующей проблемой, объектом концентрации, и задаваемые при этом вопросы таковы: “Что мешает? На что это похоже? Как я это чувствую мышечно? Где это в среде? и т.д.” Растущая тревога уменьшается по мере концентрации возбуждения на этой новой проблеме, и в итоге появляется совсем другая эмоция: горе, гнев, отвращение, страх или сильнейшее желание.
14. Критерий
Вовсе не наличие “внутренних” препятствий образует невроз, они – не более, чем препятствия. В той мере, в какой ситуация является живой, препятствия для творчества не уменьшают возбуждения, гештальт не прекращает формироваться, но субъект спонтанно чувствует новую агрессивную эмоцию и мобилизует новые эго-функцни – осторожности, произвольности и внимания соответствующие препятствию. Он не теряет чувство себя, своего синтетического единства, оно продолжает обостряться в процессе идентификации себя и отчуждения того, что собой не является. При неврозе, наоборот, именно в этой точке возбуждение обрывается: субъект не ощущает своей агрессии, теряет чувство себя, приходит в замешательство, разделяется на части и теряет чувствительность. Эта фактическая разница (в непрерывности способности к творчеству) является решающим критерием отличия жизненности от невроза. Это независимый критерий, в большинстве случаев заметный как в других, так и в себе. Он не требует нормы здоровья для сравнения. Проверка производится самостоятельно. Невротик начинает терять контакт с актуальной ситуацией; он знает это, но у него нет способов для продолжения контакта; он остается в своем процессе, который уводит его все дальше от актуального – туда, где он окончательно теряется. Ему нужно научиться точно распознавать момент, в который он перестает присутствовать в контакте, способ, каким он это делает, а также где и что теперь становится актуальным: с чем можно продолжить контакт; теперь актуальной ситуацией стала “внутренняя” проблема, или, возможно, связь “внутренней” проблемы с предыдущим опытом. Если он научается применять технику осознавания, упорно добиваться желаемого, оставаясь в контакте с изменяющейся ситуацией, – тогда интерес, возбуждение и рост продолжатся, он не будет больше невротиком, будь его проблема “внутренней” или “внешней”. Творческий смысл ситуации – это не то, о чем субъект думал заранее, но то, что возникает в процессе выхода незавершенных ситуаций (каковы бы они ни были) на передний план и открытия или
изобретения их уместности в явно наличествующей безжизненной ситуации.
Когда самость в чрезвычайной ситуации может продолжать быть в контакте и двигаться дальше, терапия заканчивается. Невротик в такой ситуации теряет себя. Живя понемножку, с уменьшенной самостью, он отождествляется с реактивными чувствами, фиксированным интересом, с фикцией, фантазией и рационализацией; но это в действительности не работает: он не изменяет ситуацию, не освобождает новую энергию и интерес. Он потерял часть настоящей жизни. Но в процессе терапии пациент приходит к осознанию того, что его собственное функционирование является частью актуальной реальности. Если он отчуждает часть своих сил и способностей, он начинает отождествляться со своим собственным отчуждением как произвольным актом; он может сказать: “Я делаю это (или препятствую этому)”. Финальная стадия переживания, так или иначе, не является предметом терапии: дело самого человека отождествиться со своей заинтересованностью тогда, когда его что-то интересует, и быть способным отчуждать то, что неинтересно.
Среди своих испытаний и конфликтов самость оказывается на пути, которого не существовало до этого. В опыте контакта “Я”, отчуждая свои структуры безопасности, отваживается на риск отождествиться с растущей самостью, служит ей и предоставляет свои знания, а в момент завершения и достижения – не стоит на пути.
Перлз Ф. Теория гештальттерапии – М.: Институт Общегуманитарных Исследований, 2004 – 384 с. Фриц Перлз – один из самых эксцентричных и эффективных психотерапевтов нашего столетия. Его работы – это сплав юмора, поэзии и прозрения. В этой книге вы найдете ясное изложение всех основных идей и методов гештальттерапии.
Перевод с английского Влада Кислюк, Александра Корнева, Вероника Петренко.
(c)Институт общегуманитарных исследований, перевод, редакция, оформление серии, 2004
