Лет шестьдесят тому назад в Нью-Йорке Пол Гудмен принялся за «редактирование» монографии Фрица Перлза, по имеющимся сведениям – краткой и несколько фрагментарной. В работе излагался новый подход к психотерапии, а в обобщенном плане – глубинное понимание человеческого процесса, природы и структуры человеческого опыта. В результате появился основополагающий труд по гештальт-терапии (Perls, Hefferline, Goodman, 1951; Перлз, 2004), давший начало школе, методологии и истокам по меньшей мере новой парадигмы нашего понимания себя, своего опыта и своего мира.
В настоящее время следы влияния гештальт-модели психотерапии можно обнаружить во всем мире, у тысяч практикующих терапевтов, во множестве тренинговых центров, в десятках журналов и книг, а также у представителей других школ, не отождествляющих себя с гештальт-терапией, но обучавшихся с нами, читавших работы по гештальт-терапии или подвергшихся опосредованному воздействию изменений, за которые ратовала гештальт-модель.
Что касается любой теории, то со временем она становится реликтом, мумией либо остается живой. Как и все живое, она развивается. Куда держит путь наша гештальт модель сегодня, завтра? Какие новые применения и понимание станут следующими естественными шагами нашей теории и метода? Причем речь идет не о возврате к прошлому или дополнениях, а о шагах, основанных на естественном развитии базовых предпосылок и эволюции гештальт-терапии в течение первых 50 лет ее активного взаимодействия с насущными потребностями и условиями современного мира.
Нынешний мир в конечном счете представляет собой радикально иное поле, чем послевоенный мир пятидесятых, когда Пол Гудмен принялся за свой основополагающий труд в непростом сотрудничестве с эмигрантом-психоаналитиком Фрицем Перлзом (который, являясь ренегатом, тем не менее, по сути, оставался психоаналитиком до конца своей яркой жизни). Наш мир неузнаваемо изменился в сравнении с 1905 годом, когда основоположники гештальтпсихологии впервые стали обдумывать проблемы единого, осмысленного восприятия, развернув революцию в психологии.
Она оказалась столь глубокой, что ныне фактически не осталось отраслей когнитивной, аффективной или межличностной психологии, а заодно когнитивной неврологии, которые по своим принципам и подходам не были бы по сути основаны на гештальтпсихологии. Сегодня не существует ни одной крупной психотерапевтической школы, не отмеченной свойственным гештальттерапии акцентом на эмоциях, отношениях и актуальном процессе, способствующем достижению важных личностных изменений. Некоторые части этой исходной модели оказались неподвластны времени и как прежде остаются столь же полезными и вдохновляющими. Другие, естественно, оказались ограничены (как и наша нынешняя работа) горизонтами культуры и времени – всем тем, что еще не готово к деконструкции и пересмотру как актуальной, животрепещущей задаче.
Как распознать эти части? Какие из них являются базовыми для модели, а какие противоречат ее основам, если рассматривать их сейчас, полвека спустя? Сегодня, в мире единой глобальной информационной сети, глобализации рынка, постоянных межкультурных контактов и беспрецедентного риска экологической катастрофы, ядро гештальт-модели предоставляет теоретическую и практическую структуру для принятия неотложных мер по широкому спектру важных вопросов. В этой статье мы сосредоточимся на семи важных областях развития и применения нашей основной, ядерной модели, – а также на новых задачах, стоящих перед нашим миром.
Новые направления в развитии и применении базовых принципов гештальта.
Далее будут обсуждены следующие семь областей:
- Self и теория отношений;
- Интерсубъективность и близость;
- Поле как таковое как источник исцеления;
- Нейропсихология и когнитивная наука;
- Пересмотр эволюционной психологии;
- Политика, экономика, культура;
- Этика и жизнь духа, ценности нашего общечеловеческого существования.
…Эта статья – как и любое другое печатное издание – в конечном счете является непрерывной работой, к которой автора подталкивает и поощряет ожидание ее восприятия читателями, а затем их отзывов и комментариев. Следовательно, сам очерк представляет собой лишь половину презентации, один из элементов продолжающейся беседы. Вторая половина – это обмен мыслями, в ходе которого каждый из нас прилагает усилия к наиболее удачному выражению тех проблемных вопросов, которые допускает и поддерживает поле нашей беседы. Обратите внимание на то, что частями поля жизни является время жизни чувств, мыслей и опыта. Каждый из нас является важной частью общего поля контакта, – который, как и любой иной контакт, затем окажет формообразующее воздействие на мои собственные мысли и, возможно, на ваши. Если условия нашего контакта будут вполне благоприятными, мы испытаем определенные изменения. Итак, добро пожаловать в беседу.
Фон и контекст
Начнем с нескольких исторических замечаний, чтобы поместить эволюцию нашей гештальт-модели в определенный контекст. Гештальт учит нас, что развитие – это не просто любое изменение; скорее, это новое творение, основанное на способностях и потенциалах, присутствующих в нашем фоне – во взаимодействии с новыми условиями поля. Эти паттерны нашего фона являются следами прежнего опыта. Откуда исходит наша модель, на каком фоне, на основании каких убеждений, предположений, потребностей и возможностей она выросла? И далее, каковы паттерны потенциалов фона в нашей модели сегодня, после столетия исследований в области гештальта и полувекового опыта гештальттерапии, которые могли бы служить основанием для следующих естественных эволюционных шагов в контакте с нашим изменяющимся миром и нашими нынешними потребностями?
Для начала, любая психологическая модель, любая организованная картина человеческой природы и человеческого процесса возникает из переживания некой озабоченности; этот урок мы извлекаем из наших гештальт-представлений. Эта озабоченность представляет собой чувство, что существующие картины и модели упускают нечто важное из окружающего мира и его насущных потребностей; и значит унаследованные нами картины и модели не соответствуют нашей потребности в понимании и не подходят нам как руководство к действию в условиях сегодняшнего мира.
Гештальт-движение в психологии, являющееся для нас родительской дисциплиной и интеллектуальным фоном, зародилось именно в силу подобной неудовлетворенности. Существовавшие более столетия назад, унаследованные модели восприятия и мышления были в высшей степени позитивистскими, основанными на материализме, и объективистскими, основанными на редукционизме, они излишне упрощали ситуацию. В них окружающий мир рассматривался просто как данность, которую мы воспринимаем, – с этой точки зрения наше восприятие лишь пассивно регистрирует эту «данность», каждый «стимул» в отдельности (примерно так же, как изобретенный в то время фотоаппарат).
…Модель, разработанная в гештальтпсихологии, родилась из потребности понимания человеческих процессов распознавания паттерна, отношений, намерений, дифференциации, интерпретации, чувств, ложной интерпретации, контекста и способов, которыми мы пользуемся при составлении и применении целостных картин смысла или гештальтов – всего того, что характеризует наш человеческий процесс и нашу жизнь.
Важно отметить, что, несмотря на разочарование ранних основателей модели доставшимися им в наследство неадекватными моделями осознавания и познания, они так и не принялись за поиски движения, которое привело бы к замене позитивизма конструктивизмом в психологии познания и личности; локализма – холизмом в изучении взаимосвязи мозга и психики; редукционистской, линейной причинной связи – полевыми моделями сложных и многовариантных условий поля в исследовании отношений, поведения и опыта. Именно в этом состояли радикальные, трансформирующие эффекты и воздействия модели гештальтпсихологии на общую и социальную психологию, искусство, философию и психотерапию. Но все они оказались непреднамеренными последствиями ранних исследований и света, который озарил конструктивистскую, создающую смыслы природу человеческой психики и человеческого self. Эта природа подталкивает человека к нескончаемой деятельности по составлению целостной картины, связной истории, нахождению смысла, подтекста в неиссякаемом потоке «стимулов», в который мы погружены в каждый текущий момент времени…
Говоря о «конструктивистской природе», целостных картинах, интеграции опыта в жизненные сценарии и даже истории – мы, как гештальтисты, конечно, сразу вспоминаем о гештальт-терапевтическом понимании self, которое в перспективе гештальта является не «фиксированной вещью», а текущей функцией личности или (что звучит точнее, но менее естественно для западной культуры) – функцией поля. Не чем-то фиксированным и данным, а процессом. Мы говорим, что self представляет собой интегратор поля (но даже эти слова, как и любые другие, содержат в себе материализующие тенденции). Выражаясь иначе, в гештальте self является конструктивистским процессом.
А что представляет собой «Поле»! Оно является характеристикой общего человеческого поля, которое, будучи объединенным, организовано в частично отличающиеся точки зрения. Эти точки зрения, представляя отдельные личности – то есть нас – являются текучими, взаимно проникающими, по сути неразделимыми, но все же эмпирически различимыми, по крайней мере временами. Мы можем переживать поле и так и эдак – дифференцированным или недифференцированным.
…Нужно прояснить момент, что речь идет о спектре, модусах и модуляциях контакта. Опыт всегда строится на почве, объединяющей оба полюса, оба потенциала поля: единство и множество. Если бы мы не состояли в единстве с общим полем, то не существовало бы контакта, взаимодействия, отношений, общения, общности. Если бы мы не были множественны, индивидуальны, то нам не удалось бы воспринять мир или контакт. Мы не переживали бы его, а просто являлись им. Опыта просто не существовало бы. Идея контакта, опыта, self (понятия весьма близкие в гештальте) подразумевают обе реальности – единство и множество, – они обе являются необходимыми полевыми условиями для самой жизни. «Организм» индивидуален по определению. Но если он на самом деле отделен, отрезан от других, он погибает – или изначально не существует.
Все это может показаться тривиальным и очевидным. Однако заметьте, насколько эти мысли противоречат всей 3000-летней традиции нашей господствующей западной культуры и свойственному ей мышлению. Самым фундаментальным ее положением является утверждение, что индивид первичен – он существует прежде, является «более реальным», чем связь, отношения, идентификация, которые возникают позже и обладают как бы вторичной реальностью. Это ясно прослеживается в работах Фрейда – а также Перлза. Не говоря уж о чувствах, трансценденции, метафизическом единстве или любви – для Фрейда они являлись иллюзиями (построенными на регрессии), а для Перлза – неудобными, шаткими, сомнительными состояниями, которые у него самого, по воспоминаниям знавших его людей, вызывали реакцию, близкую к фобической. Аналогичный дискомфорт можно заметить у Сартра и вообще в экзистенциализме середины ХХ века. Это течение оказало значительное влияние на Гудмена и его понимание гештальттерапии: мысль о том, что хотя наше существование, наше бытие, Dasein, по выражению Хайдеггера, по определению протекает с другими людьми, они всегда репрезентируют утрату self, представляют угрозу нашей автономии и аутентичности. Будучи погруженным в западную философию, Сартр даже не допускает мысли, что, хотя жизнь исключительно для других нередко таит в себе подвох и даже ведет к фашизму, существует жизнь в других, единство с другими, ослабление границ своего «Я», вроде того, к которому недавно прибегли мы. Речь идет не об «Избегании контакта» или его утрате, а о модуляции опыта self, которая нередко оказывает активирующее, проясняющее воздействие, является источником большей аутентичности и более полного опыта контакта.
Подобная узость взглядов иногда проникала и в гештальт-модель. Хотя она претендовала на придание теоретического приоритета «ПОЛЮ», бывало, что, если человек на самом деле переживал единство поля, ему говорили, что он «Не в контакте» или находится в состоянии «слияния» – а это не модус или модуляция опыта контакта, а «сопротивление». (С другой стороны, чувство своей полной отдельности и своих границ – «Я – это я, а ты – это ты, и дело с концом» – не считалось сопротивлением в этих чрезмерно индивидуалистических, ложных интерпретациях гештальт-терапии, а приближалось к идеалу здорового человека! Одинокого – зато здорового! ) Вместо того чтобы считать подобную «отдельность способностью, модальностью контакта и опыта, которую некоторым из нас действительно нужно развить в себе как часть полного человеческого потенциала, ее временами избирают в качестве цели, идеала, самой реальности. Как это характерно для Запада!
Вместе с тем, многие из занимавшихся гештальттерапией и представителей западной цивилизации вообще обращались к традициям Востока – или к шаманизму и традиционным обществам Америки, – чтобы вырваться из узких культурных рамок западной модели self. Это было замечательным даром, но иногда оказывалось, что великие восточные системы йоги в свою очередь упускали из вида второй полюс нашего опыта – чувство своей индивидуальности и индивидуальности других людей.
Что предлагает гештальт-модель – единственная, я полагаю, из доступных нам сегодня основных психологических моделей и систем – это интеграцию обоих полюсов опыта, «Запада» и «Востока», если позволить себе столь вольно использовать эти термины. Иными словами, гештальт-модель представляет собой шаг вверх к большей сложности, за пределы редукционистских полюсов карикатурно «восточного» или «западного» мировоззрения. Эта большая сложность зрения может удерживать и переживать всю целостность Mysteri Univers – тайны и смысла жизни, не упрощая поле до единственного полюса.
Осмелюсь добавить, что подобная сложность переживаний – чувство, что на одном вдохе я являюсь и собой, и тобой, а ты – и собой, и мной, единством и множеством – и есть переживание любви. Оно хорошо знакомо нам и его хочется испытывать чаще, я бы даже сказал, что все мы желали бы мира, организованного вокруг способности удерживать подобный сложный опыт, в основе которого лежит любовь, и действовать в соответствии с ним. Чтобы реализовать эту мечту – в нашем мире, в нашей работе, в отношениях, в самих себе, – требуется сделать шаг к большей сложности понимания. Этот шаг – развитие в направлении большей сложности, большего потенциала для комплексного выражения и действия – является эволюцией, проявлением присущей жизни тенденции к креативности и росту, представляющей собой еще один фундаментальный принцип нашей гештальт-модели. В этом смысле – к этому мы еще вернемся ниже – она больше, чем все другие системы, предлагает необходимую почву для эволюции культуры и сознания в нашем общем мире, в чем он столь отчаянно нуждается.
В итоге большая сложность видения – удержание более полной целостной картины, изучение того, каким образом мы ее организуем, а также (в психотерапии) деконструируем целостные картины и последовательности с целью их высвобождения – именно она изначально составляла и до сих пор составляет предмет гештальт-модели во всех ее многочисленных вариациях. Из всех существующих психологических систем, мировоззренческих взглядов на человеческую природу и человеческий процесс именно гештальт дает нам лучшую путеводную нить, минуя все регрессивные, реакционные, чрезмерно упрощающие тенденции нынешней мировой ситуации – минуя окружающий нас сегодня фундаментализм. (Заметьте – любой фундаментализм по определению является реакцией, направленной против сложности, против стресса эволюционного роста.)
Мы еще вернемся к этим общим вопросам в конце. А пока рассмотрим вкратце несколько специальных областей, в которых в нынешнем мире необходимо применение подобного обобщенного видения и более сложных подходов. В каждом из рассматриваемых случаев именно гештальт-модель предлагает теоретическое основание и практические способы для поддержания роста и придания ему нужного направления. И в каждом случае нам придется внести прояснения и повторно обосновать саму гештальт-модель, отбросив лишний багаж, накопившийся в ней за последние 50 лет, и вновь воспользоваться творческим потенциалом изначальных положений гештальта, принципами нашей конструктивной, создающей смыслы, эволюционирующей человеческой природы.
Ниже мы сосредоточим внимание на следующих семи темах (не забывая, что есть и другие):
- Self и отношения
- Интерсубъективность, близость и развитие
- Чувствительность к полю: исцеляющее поле
- Нейропсихология и когнитивная наука
- Эволюционная психология
- Политика и экология
- Этика и духовность
Обратимся к каждой из перечисленных тем по очереди.
Self и отношения
Выше мы уже затрагивали данную тему в разговоре о том, как результаты применения гештальт-модели в психологии противоречат большинству основополагающих посылок культурной традиции Запада, особенно так называемой парадигме индивидуализма – западной метаидеологии, которая организовала вокруг себя другие идеологии, даже, казалось бы, глубоко противоречащие друг другу. Несколько лет назад я уже писал об этом в книге «За пределами индивидуализма» (Wheeler, 2000; Уилер, 2005), где попытался развить свои идеи, исходя из непосредственного опыта, предложив читателю ряд практических упражнений и обсуждение их результатов. Идея книги состояла в том, чтобы читатель самостоятельно разработал свою теорию – собственную ее версию, – исходя из своего опыта и опыта других людей.
Возможно, мне удастся проиллюстрировать эту парадигму и связанные с ней проблемы, сославшись на покойного Изидора Фрома – весьма влиятельного и любимого мной тренера в области гештальттерапии раннего поколения. Он любил говорить: «Гештальт-терапия ничего общего не имеет с отношениями. Отношения весьма важны в жизни, но они не имеют ничего общего с гештальттерапией, представляющей собой терапию контакта» (из личного общения, 1992 год и позднее).
Иными словами, вначале (эта предпосылку подразумевают, если не формулируют) перед нами предстает отдельный человек, индивидуальное self, которое просто существует. Затем наступает нечто, называемое контактом, происходящим «На границе» между ранее существовавшим человеком и ранее существовавшим миром или другим человеком. Далее, когда эпизоды контакта каким-то образом накапливаются в достаточном количестве, складываются отношения – но это уже потом, в качестве побочного эффекта. Тогда терапия состоит в сидении в комнате вместе с другим человеком – но ваш анализ и методология начинаются не с этого. Предполагается, что эта ситуация является нейтральным фоном, не влияющим на ход эксперимента. Вы не фокусируете внимание на изучении или деконструировании здесь-и-теперь совместно созданной конструкции значимой ситуации отношений между этими двумя людьми как терапии. Вы станете изучать только или в основном то, «С чем пришел» один из людей, его/ее проблемы контакта, часто связанные с отсутствующими в данный момент людьми и т.д. Заметим с иронией, что подобная работа называется центрированной на настоящем.
На самом деле при использовании этой модели весьма трудно добраться до истинного настоящего – речь идет о недавнем прошлом, а не о реальной ситуации ваших отношений. В ретроспективе легко увидеть, как она близка в некоторых отношениях психоанализу Фрейда, от которого отошел Перлз в своей работе. Эту модель, как и ранний психоанализ, можно назвать «экспертной» в том смысле, что текущая ситуация отношений находится вне пределов обсуждения. Конечно, в раннем психоанализе и еще больше в гештальт-терапии по Перлзу приходилось разбираться в чувствах и мнениях клиента, связанных с отношениями, сложившимися в кабинете. Однако они не рассматривались как реальные, текущие отношения. В упомянутых моделях их относили к «переносу», связывали с другими отношениями или изучали для коррекции процесса контакта у клиента (который, кстати, мог быть вполне нормальным, с возможностью разных вариантов выбора, если учесть качество отношений, переживаемых клиентом совместно с терапевтом; правда, эти отношения не принято было обсуждать).
Определяя цели терапии, ранний психоанализ и гештальт-терапия по Перлзу исходили из одних и тех же индивидуалистических положений: наша природа заключается в том, что прежде мы являемся отдельными индивидами, а затем – состоим в отношениях. Следовательно, согласно этим системам, идеалом является наиболее полное соответствие такой природе. Максимальная автономность – независимость, свобода от влияния других – вот более или менее точное определение целей обеих систем.
Как отмечали Эрик Эриксон и другие исследователи, теория всегда содержит в себе патологию своих основателей, возведенную до уровня нормы. В какой-то мере это касалось и нашей ранней модели, но все-таки гештальт-терапия – включая терапию по Перлзу – представляет собой нечто гораздо большее. Положения конструктивизма – холизм, теория поля, феноменология, представление о субъекте как активном организаторе смысла в поле опыта – по своей сути связаны с отношениями даже больше, чем это осознавали пионеры движения гештальтпсихологии или гештальт-терапии.
Ранним и ярким исключением из подобных ограничений был Курт Левин – самый плодовитый, широко мыслящий и, несомненно, наиболее влиятельный гештальтист ХХ века. Ему удалось увидеть радикальные связи данной модели с отношениями – этого вполне можно было ожидать от человека, чья известность в значительной мере связана с основанием групповой и организационной динамики, Т-групп и групп встреч, исследований по психологии деятельности, да и самой социальной психологии как науки. Как отмечал Левин в конце своей недолгой жизни, «Американский [подразумеваются Соединенные Штаты] культурный идеал человека, самостоятельно построившего свою жизнь, всех людей, твердо стоящих на собственных ногах, является трагической картиной зависимости от благожелательного деспота, которая разрушает всякую инициативу. Мы все нужны друг другу. Этот тип взаимной зависимости является сложнейшей задачей зрелого индивидуального и группового функционированию» (Marrow, 1 969, р. 226). Иными словами, зрелость состоит не в «автономии», а во взаимной зависимости; не в упрощении поля отношений, а во все возрастающей способности переживать его сложность.
Мне кажется, что нам это хорошо известно. Мы знаем об этом всеми своими клетками, глубочайшим опытом своего self, поскольку self-пpoцecc (и эти клетки) являются творческим итогом процесса отношений – представляющего собой рост как таковой, особенно в младенчестве и детстве человека. Родившись, мы сразу попадаем в уже существующую сеть отношений. Наше появление влияет на эту сеть или поле загодя, еще до того, как мы оказываемся в нем. И это поле создает нас.
Ну что же, до этого места Фрейд и Перлз, вероятно, согласились бы со мной, хотя говорили бы иными словами. Но вот чем отличается радикальная гештальт-модель, опирающаяся на отношения: мы не избавляемся от совместного созидания в момент (как полагал Фрейд) разрешения Эдипова кризиса. Активная взаимная зависимость, связанная с отношениями, продолжается постоянно, всю жизнь. Она и является жизнью. Она участвует в нашем созидании – мы постоянно взаимно проникаем друг в друга, взаимно создаем друг друга и наше поле.
Остановитесь на минуту, чтобы вникнуть. Вы уникальны, вы занимаете уникальную творческую точку в поле – и в то же самое время вы взаимно проникаете в окружающих вас людей, людей, находящихся рядом. Вдохните это с воздухом. Что вы чувствуете, вдыхая и выдыхая другого человека – и позволяя другим поступать так же? Тревогу? Агрессию? Неуверенность? Меньшее одиночество? Приятное возбуждение? Эротическое чувство? Испуг? В нашей культуре нам следует привыкнуть к этой мысли. Нам более привычна идея – по крайней мере, слова, – что мы «нераздельны» с атмосферой, молекулами, окружающей нас средой. Заметьте, насколько эти слова тщательно обезличены!
Процесс взаимного проникновения в других людей никогда не прекращается. Это не «регрессия», это то, чем является жизнь – натяжение и растворение индивидуальной границы, являющейся своего рода живым мускулом, переживанием, а не вещью. Если мы умеем только собираться, дифференцируя себя от других – или только растворяться, объединяясь с ними, – у нас возникают те или иные неприятности. Мы не можем жить полной жизнью – не можем реализовать свои дарования, делясь ими с жизнью, с другими,с миром – в этом, в конце концов, состоит главное, отчего мы согласно своей природе получаем наибольшее удовлетворение.
Следует отметить, что в гештальт-терапии мы часто отдавали предпочтение отделению, а не растворению. Иногда мы рассматривали растворение, принадлежность, отношения как патологию – подобно тому, как порой представлял их Фрейд. Поймите, пожалуйста: я не пытаюсь обесценить освободительную работу, которая проводилась – и продолжает проводиться – в гештальт-терапии для развития принадлежащих нам по праву рождения чувств собственной активности и уникальности. Если вы мои сверстники, то знаете, как важно это было лет сорок назад, да и по-прежнему остается значимым. Но это далеко не вся история. Вся история – настоящая история гештальта, которая совместима с нашими основными убеждениями и нашей феноменологией – состоит в парадигме радикальной принадлежности.
Мы состоим в отношениях до, под и вокруг своей индивидуальности. Цель жизни состоит не в избавлении от взаимной зависимости, а в ее обогащении, оживлении обоих полюсов, в том, чтобы сделать их взаимодействие более сложным и, значит, более плодотворным. Подобное изменение направленности является не только теоретическим, но и непосредственно практическим: тот же Курт Левин сказал, что нет ничего практичнее хорошей теории. Но чтобы достичь этого изменения, осознать весь потенциал гештальт-модели, самому гештальту нужно развиваться – и его эволюция должна начаться с прояснения некоторых наших противоречий и посторонних примесей индивидуализма и дуализма, которые неизбежно оставались у основателей модели.
Иронию вызывает тот факт, что в других школах психотерапии – психоаналитической, когнитивно-бихевиоральной, эриксонианской, соматической, системных семейных расстановок и многих других – начали видеть результаты и важность радикального гештальт-конструктивистского сдвига в сторону истинно настоящего момента, работы, связанной с отношениями, приняли этот сдвиг и пошли дальше, – тогда как часть нашего мира гештальта все еще цепляется за чрезмерный индивидуализм Перлза, свойственный середине ХХ века!
В частности, психоанализ повторно себя изобрел и обновил (по крайней мере, свои самые передовые отрасли) интерсубъективной точкой зрения, о которой речь пойдет ниже. Радикальная перспектива, связанная с отношениями – свободная от старых индивидуалистических, экспертных, картезианских/дуалистических положений – является передним краем эволюции гештальт-терапии. Мы придумали ее (в психологии, конечно): теперь нам нужно подчистить свое произведение и владеть им. Я расскажу об этом больше в следующем разделе. Именно она является ключом ко всем остальным новым направлениям и эволюционному развитию, о которых речь пойдет дальше.
Интерсубъективность, близость и развитие
Приняв всерьез полевую модель гештальта – здесь-и-теперь, текущее совместное создание поля смысла, при котором эти смыслы и актуальное динамическое self являются эффектами поля, – вы переходите от старого, индивидуалистического конструктивизма прошлого века к перспективе, известной сегодня как совместный конструкционизм (упомянутого, например, в работе Гергена Кеннета, ставшей столь важной для антропологии и кросс-культуральных исследований). Совместный конструкционизм является областью, обсуждавшейся выше, когда мы говорили, что наши смыслы, формы поведения, наши уникальные selves мы не создаем в одиночку. Наше культурное окружение и наши отношения – как в прошлом, так и в настоящем – участвуют в нашем создании в каждый момент времени.
В радикальной психотерапии эта перспектива приводит нас к учению, известному как интерсубъективность – о том, что наша субъективность, наш опыт self является продуктом текущей полевой динамики, связанной с отношениями. Интерсубъективная психотерапия как движение выросла из психоанализа и психологии self в работах Столороу, Атвуда и их соратников. Но ее настоящим философским, методологическим домом является гештальт. Я уже писал об этом в других своих работах (например, Уилер, 2005), но, помоему, наилучшее описание данной тематики можно найти в публикациях и тренингах Лини Джейкобс. Ее радикальное безошибочное убеждение, что в каждый данный момент времени мы с вами вместе создаем ситуацию – причем ни у кого из нас нет привилегированной точки зрения на нее; ее радикальная настройка, помогающая людям двигаться к тем областям опыта self, о существовании которых они ранее не знали (или еще не ощущали их отсутствия) – эти положения содержат наиболее важные прояснения, вдохновляют и способны обновить вашу работу и отношения.
Подобного рода работа также раскрывает наше пони мание близости и ее роли в развитии. Если вы работаете с супружескими парами, вам хорошо известно, каким мудреным словом является «близость – обычно ей не дают определения, по крайней мере четкого. Ее часто используют для обозначения секса (все мы знаем, что он бывает тесно связан с близостью или может быть чудовищной защитой от нее). Невис и Мельник определяют ее в терминах гармонии циклов контакта, целей, стимуляции и т.п. Все это представляется мне важным, но не учитывает основной идеи гештальта.
С точки зрения гештальт-терапии, близость состоит в смещении фокуса нашего интереса с фигуры на фон. Вместо сосредоточения только на том, что человек делает – поведение, фигура, – мы смещаем фокус на то, «откуда он происходит». Каковы его переживания, приводящие к подобному поведению и придающие ему смысл. Мы можем взять шире и перейти к основаниям (фону) его текущих переживаний, связанным с отношениями. В психотерапии – или в жизни – этот сдвиг можно выразить следующим образом: «Какие из моих действий здесь и теперь вносят вклад в твое восприятие вещей? Какой смысл ты придаешь моему поведению, какими ты представляешь мои переживания и опыт, что заставляет тебя реагировать именно таким образом?»
В конце концов, мы почти никогда не реагируем непосредственно на поведение друг друга. За исключением чрезвычайных ситуаций, мы почти всегда реагируем на собственную интерпретацию поведения других людей. Представьте себе, что я расхаживаю перед вами туда сюда, ваши ноги вытянуты вперед, и я спотыкаюсь о них. Какова будет ваша реакция? Ну, скажете вы, это зависит от обстоятельств. Во-первых, насколько сильным был пинок?
Если он оказался неожиданным и достаточно сильным для физического организма, то реакция последует от низших центров головного или непосредственно спинного мозга. Нам не приходится обдумывать и интерпретировать отдергивание руки от огня; наши спинномозговые центры заботятся об этом движении.
В более ординарных случаях включаются кортикальные процессы. Кора – это часть головного мозга, не вступающая в непосредственное взаимодействие с «внешним миром»: она связана с другими частями головного мозга. Она синтезирует, координирует суждения, интегрирует ситуацию и регулирует реакцию в свете наших намерений или интересов с учетом воспринимаемого контекста. Иными словами, мы интерпретируем. Именно для этого служат высшие отделы головного мозга, поэтому они есть у нас, с этой целью они эволюционировали – в основном, чтобы синтезировать сложные интерпретации, необходимые для прогнозирования поведения другого человека в невообразимо сложном социальном поле. Ведь фигура – поведение, пинок – необладает никаким иным смыслом, кроме связанного с соответствующими основаниями (фоном): в этом состоит один из самых фундаментальных принципов гештальт-модели. Соответствующие основания в данном случае включают мои намерения, мой «внутренний мир».
Вы не способны воспринимать его непосредственно, поэтому вам придется представлять себе его, конструировать, составлять наиболее удачную картину и на этом основании прогнозировать мое будущее поведение. Ведь убеждение – это допущение о будущем, а не о настоящем. Но это означает, что интерпретация – в частности, интерпретация чужих мотивов и чувств – является нашей основной природой, основным человеческим инструментом, основным приспособлением для навигации в мире людей.
Поэтому, советуя клиентам: «Не интерпретируйте!» – мы говорим им нечто, полностью противоречащее нашей гештальт-модели и лишенное пользы для их жизни. Но если мы скажем: «Давайте разберемся в этих интерпретациях, посмотрим, являются ли они фиксированными и ригидными, учитываете ли вы все доступные данные, используете ли все диалогические средства. Возможно, вам следует научиться большему в этой области, все проверить, отнестись к своим прогнозам как к предположениям, а не твердым убеждениям» – вот тогда мы научим клиентов разбираться в своих предположениях, наделим их новыми возможностями, поможем им, так уж получается, интерпретировать более эффективно.
Возвращаясь к вышесказанному, за исключением неотложных ситуаций, вы отреагировали бы не на мое непосредственное поведение, а на мое воображаемое – интерпретированное, проецированное – намерение.
Именно так мы действуем, выживаем и функционируем в межличностном поле: мы оцениваем и прогнозируем, как другие поведут себя, на основании собственного понимания/представления об их мотивационном состоянии и мотивационной системе. Мы рождены – эволюционировали, – чтобы этим заниматься. В ходе терапии мы концентрируем внимание на деконструкции проекций не в связи с их глубоко патологической природой, а потому, что проекция для нас является столь естественной, что приходится осваивать навык ее разборки на части, когда она перестает нам служить. (Кстати, заметьте: травматическая реакция представляет собой активацию атипичного реагирования на неотложную ситуацию – то есть когда, по мнению других людей, непосредственная физическая опасность отсутствует, личность и паттерн мозга реагируют так, словно она имеет место.)
Какое отношение вышесказанное имеет к близости? Она представляет собой диалогический процесс подобного исследования, деконструкции чьих-то доводов. Каковы твои основания (фон) ? На что ты надеешься? Чего ты опасаешься в данном взаимодействии? Откуда исходят эти надежды, мысли и убеждения? Являются ли они гибкими или жесткими? А главное, каково мое место во всем этом? Какие мои действия могут поддерживать у тебя именно ту, а не иную интерпретацию моей особы? Что могло бы поддержать у тебя чувство, что ты способен задать мне вопрос об этом, обо мне?
В этом состоит исследование близких отношений; и именно так определяется диалог с точки зрения гештальта. Диалог – это особого рода беседа, фокусирующаяся не только на позициях и поведении, но и на том, почему они имеют для нас смысл: беседа, в наших терминах, о личных основаниях (фоне). Именно этим диалог отличается от дискуссии. В диалоге ваша цель состоит в выслушивании, опросе и оказании собеседнику поддержки в выражении себя. В дискуссии вы фокусируетесь на высказывании, иногда – убеждении, на выигрыше, а не на выслушивании или прояснении того, почему данные позиции привлекают вас (и вашего собеседника) лично. В споре вас интересуют логические обоснования, а не то, что кажется привлекательным для вас или вашего собеседника по иным причинам.
Согласно этому определению, терапия, очевидно, является одним из типов близких отношений. Но по большей части она представляет собой односторонние близкие отношения. В этом состоит целостность трансакции: ты берешь у меня деньги в обмен на временный отказ от своих планов и мотивов и сосредоточение на моих. Частью своих переживаний ты иногда делишься для прояснения моего мира, но не в интересах прояснения своего (по крайней мере, не за счет моего времени). В дружбе подобное положение вещей в конечном итоге привело бы к перекосу. У человека возникла бы мысль: а что получаешь ты? У него могло бы возникнуть недоверие, стыд или чувство своей неполноценности (как же так выходит, что ты никогда не делишься своими проблемами?).
Или наоборот: что получаю я от общения, если речь постоянно идет о тебе? Вот почему в терапии так важна оплата; она в определенной мере снимает вопрос о скрытых мотивах (конечно, у меня может оставаться вопрос, не занимаешься ли ты этим «лишь ради денег», многие клиенты приходят к нам именно с таким чувством). Воспитание детей является еще одним типом близости, если не односторонней, то, во всяком случае, асимметричной.
Родитель в большей мере интересуется (и должен интересоваться) внутренней жизнью ребенка, а не наоборот (это касается и потребности обеих сторон в сохранении зон приватности и автономии!). Если отношения складываются противоположным образом, то в результате получается «ребенок, подобный родителю» – созависимая структура, в которой человек становится более умелым в удовлетворении чужих потребностей, чем собственных.
Еще существует инструментальная близость, с помощью которой мы пытаемся понять другого человека, но цель состоит в том, чтобы повлиять на него или манипулировать им – что, кстати, не обязательно плохо. Например, подобная близость может применяться при продаже товара, супервизии, обучении или в иных ситуациях, требующих воздействия на других. Однако в этом случае мы не проявляем к ним интерес ради их личностного роста или формирования долговременных отношений.
Близкие отношения в полном смысле – это такие, в которых человек (хоть временами, потенциально) вступает в описанный: близкий контакт ради него самого. Это отношения, которые мы высоко ценим, к которым обращаемся в момент необходимости, когда реально нуждаемся в близком свидетеле, чтобы разобраться во всем, что жизнь швыряет в нас. Полный, гибкий, здоровый личностный рост происходит в контексте, включающем, хотя бы в особые моменты, подобный интерсубъективный взгляд. Это тот вид поддержки, который мы ощущаем, когда другой человек видит краешек нашего мира под нашим углом зрения; видит, с чем мы столкнулись, знает наши чувства, понимает причину наших действий, даже если они не являются «лучшим вариантом выбора». Для творческого приспособления и развития все это не обязательно: это необходимое условие роста, но не жизни. Но наше творческое приспособление и рост, достигнутый нами в поле без интерсубъективного присутствия, в отсутствие близкого свидетеля нашей жизни, скорее всего, будут ригидными, неадаптивными и функциональными только в том обедненном поле с низкой поддержкой, где они сформировались.
Подобные приспособления нередко становятся местами, на которых мы застреваем. Нам это хорошо известно по клиентам и по себе. Те наши части, которые остались незамеченными, не принятыми, не поддержанными, когда мы были еще малы и очень зависимы, позднее остаются с нами в качестве «застывших» мест – фиксированных гештальтов.
Близкие свидетели – родитель, бабушка или дедушка, подруга детства, любимый, супруга, близкий друг – в течение всей жизни являются ключом к здоровому росту. Мы никогда не вырастаем из потребности в них. Поэтому терапия проводится в отношениях – так как при подобной поддержке, подобном зрителе мы способны расслабить напряженную, возникшую в одиночестве форму приспособления, деконструировать ее и приступить к исследованию чего-то нового. В одиночку иногда тоже удается проделать это, но, несомненно, с большим трудом.
Итак, интерсубъективная перспектива изменяет наше понимание развития и терапии – более тесно связывая развитие и рост с пониманием близости и поддержки в гештальте.
Я провожу мастерские по работе со стыдом – еще одной темой, полностью трансформированной интерсубъективной перспективой в гештальт-терапии, основанной на отношениях. Иногда я делаю с группой небольшое упражнение. Вначале участникам предлагают подумать об области своей жизни, которая, как им кажется, совершенно не меняется, сколько к ней ни возвращаться, ни беспокоиться о ней, ни пытаться принять меры. Человек как бы выходит за ее пределы, но даже внутри него она остается неизменной.
С этого участники начинают, а затем проводят работу. Во второй части упражнения каждому предлагается подумать о какой-то области своей жизни, в которой он (она) чувствует себя слишком одиноким. У большинства из нас есть подобные области – неудачные отношения, брат, сестра, любимый, родитель, с которым мы чувствуем себя одинокими. Страх, сожаление, важная цель, которой никак не удается достичь. Это мы тоже прорабатываем в группе.
Третья часть упражнения: подумайте об области своей жизни, окрашенной стыдом. Не удивительно, что все три указанные области обычно совпадают – и это обстоятельство вызывает немалое удивление у участников. То, с чем мы испытываем одиночество, оказывается также тем, что не меняется со временем; во всем этом где-то присутствуети стыд, так как (и только гештальт-модель проясняет нам эту эмпирическую реальность), испытывая стыд, мы чувствуем, что чрезвычайно одиноки, нас не в идят, не принимают, не сопровождают. Это касается как периода нашего детского развития, так и нынешней взрослой жизни и роста.
Именно гештальт-модель, связанная с понятием поля отношений и утверждающая, что мы неизменно погружены в интерсубъективное поле, дает нам трансформированное понимание стыда и поддержки. Все указанные области – близость, развитие, поддержка, стыд, терапия как таковая – трансформируются в теории и на практике радикальной перспективой гештальта на отношения и интерсубъективное поле, на нас и наш процесс. При применении этого подхода в гештальте все они с обновленной энергией начинают движение в новых направлениях, становясь областями исследований. Гештальт является естественным основанием новых направлений в каждой из названных областей. Однако, чтобы достичь этого – использовать потенциал гештальта для продолжения трансформации указанных областей работы, – нам нужно прояснить и повторно обосновать нашу модель в ее фундаментальных принципах.
Чувствительность к полю: исцеляющее поле
По сравнению с вышеупомянутыми темами следующая тема и область развития недостаточно разработана и определена как в нашей теории, так и культуре, но она непосредственно связана с ними и столь же важна. Это – область непосредственного представления о самом поле как о едином целом, прямого вмешательства в поле или вхождения в него. Как социальные животные, мы весьма чувствительны к энергии человеческого интерсубъективного поля. Этот факт нам всем известен, и мы неизменно его используем в работе. Мы постоянно руководствуемся знаниями, которые сами не способны разъяснить и аргументировать, нередко нам даже трудно их выразить словами.
Как и всем социальным млекопитающим, нам достаточно лишь оказаться в группе существ нашего вида, чтобы «ощутить» ее настроение. Отчасти, возможно, это связано с феромонами. Частично – с тонкими сигналами от других людей, подаваемыми посредством положения тела и движений. Суть в том, что нам известно гораздо больше, чем мы думаем – гораздо больше, чем мы способны выразить словами. В этом отчасти состоит наша радикально социальная, связанная с отношениями природа. Мы неотъемлемо принадлежим как миру людей, так и миру естественной природы. Обратимся, например, к лозоискательству. Некоторые люди обладают чрезвычайной чувствительностью к присутствию воды. Она, естественно, заложена в них, а не в лозе, которую используют. Лоза – это лишь способ демонстрации (не только другим, но и себе) легкого изменения тонуса мышц рук, которое без индикатора можно было бы не заметить. Я полагаю, нечто подобное происходит, если наделенные определенным даром люди используют традиционные «парапсихологические» инструменты для определения характера и предсказания изменений в поле человека. Маятник, раковины каури, и даже эннеаграмма или астрологическая карта в чутких руках выступают как способы экстериоризации знаний, присутствующих в глубине психики подобных людей, и их вербализации для дальнейшего использования.
Вы можете возразить, что мы далеко отошли от темы гештальта. Однако всем вам, вероятно, знакома книга Берта Хеллингера «Порядки любви», где речь идет о методе расстановок или полевой констелляции, предложенном автором. Описание высокосоциального, основанного на отношениях, феноменологического поля можно найти также в публикациях таких маститых практиков гештальттерапии, как Джудит Хемминг из Лондона или Гюнтера Бомона из Германии. На первый взгляд подобная работа выглядит почти сверхъестественной или мистической в силу ее потенциала обнаруживать проясняющие перспективы в давно укоренившихся, повторяющихся в нескольких поколениях проблемах или блоках развития. Однако, заглянув глубже, мы увидим утонченную методологию экстериоризации чувствительности к полю, которой мы наделены от природы.
Понимание этой работы связано с точкой зрения гештальта на то, как мы совместно конструируем поле смысла и затем строим отношения друг с другом, с собой и нашими мирами в зависимости от интерпретации этого поля. Тай Фрэнсис и Малкольм Парлетт называют подобную работу «ковкой поля» (fieldsmithing) – обучением использованию нашего жизненного человеческого поля, действиям в нем и влиянию на него; это касается и жизненного природного поля в целом. Ниже мы вернемся к этому, когда речь пойдет о политике и деятельном участии граждан в преобразовании мира. Пока я хотел бы порекомендовать вам еще публикации Джима Кепнера – удивительного практикующего психолога, – посвященные исцеляющей энергии, или Майкла Клемменса о межличностной работе над соматическими процессами. Это лишь двое из великого множества одаренных практикующих гештальтистов, которые, работая в области гештальта, пришли к новым, чувствительным к полю методам и практикам, применяемым ими наряду с общепринятыми. Владея инструментами развивающейся теории гештальта, мы можем не бояться вынести эту работу на свет из-за отсутствия теоретического подхода, позволяющего разъяснить ее другим.
Нейропсихология и когнитивная наука
Актуальные современные разработки в нейропсихологии и достаточно новая дисциплина – когнитология – являются той областью, где гештальт-модель мозга/психики полностью вступает в свои права. Речь здесь идет в основном о том, что новые технологии сканирования мозга революционизируют наше понимание головного мозга и психики в ряде направлений. В каждом случае новая картина подтверждает устоявшиеся позиции и точки зрения гештальта, в отличие от традиционных взглядов, бытующих в этой области. Подумаем о следующих центральных положениях гештальт-модели:
1. Познавательные способности, восприятие, память и решение задач неразрывно связаны с аффектами, эмоциями, намерениями – подтверждено (см., например, книгу Дамасио и ряд цитируемых в ней источников).
2. Сам мозг следует рассматривать холистически; его функционирование всегда зависит от координации множества областей – подтверждено. Модель головного мозга Хомского, в которой он рассматривался как совокупность самодостаточных «модулей» или относительно отдельных суборганов (такое представление созвучно старому типу мышления), была в значительной мере опровергнута, Хомский и его последователи изменили свои позиции. Положение гештальта о том, что наибольшее значение имеют связи, а не изолированные элементы, гораздо ближе к современным представлениям.
3. Восприятие, внимание и память организованы по типу фигуры и фона; действующий в данный момент фокус внимания привлекает и использует энергию, тогда как контекст и память поддерживаются лишь небольшим количеством энергии – подтверждено. Хороший образ в этом случае представляет собой систему взаимно перекрывающихся концентрических окружностей, подобно оперативной и постоянной памяти компьютера, только более чем на двух уровнях.
4. Единство психики и тела – подтверждено. Как показывают новейшие данные, прежние представления о соотношении мозга и тела, как выполняющих роли капитана и команды, недостоверны и не могут описать, как мы на самом деле функционируем. Разум связан со всем нашим телом и функционирует как интегрированное единое целое.
5. Старый спор о приоритете природы или воспитания. Гудмен рассматривал его как одну из «ложных дихотомий», о которых шла речь в его работах – слишком упрощенных пониманий сложно интегрированных феноменов. Сегодня нам известно, что в момент рождения мозг ребенка лишь частично организован, и он будет оформлен, физически организован и подключен к системе организма позже посредством опыта – главным образом опыта отношений в первые месяцы жизни вне материнского лона. В следующем разделе мы обсудим это подробнее.
6. Восприятие представляет собой своего рода конструктивное решение задач, а не пассивную деятельность, подобную съемке с помощью кинокамеры – подтверждено. Мы рождены для планирования сценария, поиска соответствующего паттерна, решения, составления прогноза для обоснования дальнейших действий. Если подумать, именно поэтому мы – животные, рассказывающие истории. Ведь рассказ (нарратив) является гештальтом во времени: вначале было то-то, затем – то-то, а завершилось все тем-то. В итоге весь рассказ становится единицей смысла и работает как единое целое. Вот почему дети (и взрослые) любят сказки и рассказы – и не желают, чтобы рассказчик обрывал историю на середине! По той же причине сказки и притчи вполне понятны представителям разных культур. По своей эволюционно сформировавшейся, неврологической гештальт-природе мы являемся повествующими (нарративными) существами. Структура фона, все, что поддерживает и придает смысл процессу формирования фигуры, – это повествование (нарратив).
7. Наконец, развитие, продолжающееся в течение всей жизни, – подтверждено. Гудмен утверждал, что лучшим образом здоровой взрослой личности является не престарелый викторианский патриарх фрейдовской традиции, а прямо противоположный тип – художник, растущий, изменяющийся, экспериментирующий в течение всей жизни. Эта метафора также подтвердилась: нам известно, что реальный головной мозг растет, обновляется, меняет структуру своих неврологических паттернов на протяжении всей жизни – если его соответствующим образом использовать!
Разве в гештальттерапии, независимо от ее разновидностей и способов применения, речь не идет о «соответствующем» использовании головного мозга? Как же это произошло? Как могло случиться, что определенная школа в психологии и психотерапии оказалась правой в столь большом числе вопросов неврологии и когнитивной психологии, еще не существовавших в современных формах 50 и 100 лет тому назад?
Полагаю, что ответ состоит в том, что изначально наша школа была основана на правильной идее. Она состояла в принципе первенства опыта и попытке разобраться в феноменах с этой точки зрения, а не исходя из какой-либо ранее разработанной теории со стремлением подогнать феномены под нее. Нельзя сказать – и это важно, – что мы полностью свободны от своих культурных, идеологических и личных убеждений и предположений. Заявлять о подобной свободе было бы «феноменологической ошибкой» – «будучи феноменологом», я собственные обоснования «заключил в скобки»! С точки зрения гештальта, такое заявление можно назвать безосновательным. Не основываясь на предположениях, я не смог бы чего-либо воспринять. Умный клиент не принял бы на веру моего утверждения, которое на самом деле отражает старый «объективизм)), представляет давно известную позицию новыми словами. Если же я попытаюсь ее занять, то лишь уберу с глаз долой собственные предположения, мнения или предубеждения, чтобы у клиента не было оснований ставить их под сомнение. Интерсубъективный, диалогический подход, о котором речь шла выше, предохраняет нас от подобной ошибки.
Тем не менее можно сказать, что интенциональность гештальта, наше стремление раз обраться в опыте, внимательно проследить, как строится личный опыт клиента, делает сторонников гештальта более открытыми новым идеям и прозрениям, чем приверженцев многих других моделей. Секрет успеха человеческого существа в мире состоит в способности к обучению, в его эволюционно сформированной способности к продолжению развития. По-настоящему полезная теория такова: она содержит в себе инструменты собственной деконструкции, и, следовательно, учебы и роста как модели.
Новая эволюционная психология
Раз по своей природе мы являемся животными, рассказывающими истории, повествователями, то самыми фундаментальными из наших историй, определяющими и насыщающими информацией контуры наших сознаний, являются мифы о творении в наших культурах. В каждой из них есть один подобный миф или более. Кто мы, откуда произошли! Каким образом попали в этот мир – и о чем это свидетельствует! Какими существами мы являемся, какова наша основная природа? Что в человеческой жизни важно, правильно и хорошо, куда мы можем попасть отсюда!
Вкладом западной культуры в мировую коллекцию мифов стала богатая и плодотворная история – теория эволюции. Сейчас мы не будем подробно ее обсуждать, лишь отметим, что эволюция – и более близкая нам эволюционная психология – подверглись, я бы сказал, пиратскому захвату со стороны сверх-индивидуалистической идеологии. Она полностью противоречит всему, что отстаивает гештальт-модель, всему, что нам известно о человеческом поведении, жизненном опыте, социальных отношениях, культуре – и даже о головном мозге.
Согласно этой популярной модели – она пронизывает даже многие лабораторные исследования (я бы назвал ее «моделью эгоистичного гена» – Dawkins, 1989, – наш мир живет по принципу беспощадности, в нем выживают самые доминирующие индивиды. Вплоть до XXI века сохранился викторианский социальный дарвинизм, дух которого можно выразить словами поэта Теннисона: «природа, обнажающая клыки и КОГТИ». Это совершенно не соответствует результатам современных исследований в области приматологии, антропологии, палеонтологии, экологии, генетической биологии, подтверждающим, что ведущим феноменом является контекст и активация генов – их «Включение» и «выключение» под влиянием окружения. У столь интенсивно социального вида, как наш, для которого модель индивидуального выживания и размножения была и остается невозможной, самые доминирующие индивиды отнюдь не являются наиболее генетически приспособленными; потомки не наследуют большинства их генов. Задумавшись над этим и воспользовавшись здравым смыслом, эволюционные биологи давно бы поняли: если бы дела обстояли иначе, разве наш вид не становился бы от поколения к поколению более агрессивным и ориентированным на доминирование? Несмотря на нынешнее отчаянное положение мира (и агрессивное поведение в мире «развитых народов»), дела все же обстоят не так.
Эту историю – миф об эгоистичном гене, длительное сохранение социально-дарвинистской, индивидуалистической идеологии после ее дискредитации в науке и социальной политике – следует деконструировать, если мы желаем воплотить нашу общую мечту о построении гуманного мира. Гештальт, уделяющий пристальное внимание функционированию организма в своей нише, в своей эволюционной ячейке, предлагает естественную поправку к подобному узкому редукционизму. Нашей «окружающей средой», эволюционной нишей, является социальный мир – интерсубъективное поле. Повторю еще раз, поскольку мое утверждение радикально противоречит господствующим мнениям в этой области: экологической нишей для человека является интерсубъективный мир других людей, сложная, взаимно проникающая динамика взаимодействия, взаимно интерпретирующие системы намерений и смыслов. Эту экологическую эволюционную нишу/среду нельзя осмысленно свести к ее несоциальным компонентам (как еда, вода и т.п.), как бы они ни были необходимы для человека.
Сложность требований социального окружения – несравнимо большая и более активно побуждающая к умственной деятельности, чем использование орудий, охота, проявления агрессии и т.д., – именно она вызвала у нашего вида взрывное увеличение головного мозга в размерах в течение последнего миллиона лет.
Нам придется по-новому рассказать эту историю, приспособить ее к современности. И гештальт подскажет нам соответствующий способ. Заметим: ничто в эволюционной теории или в новой эволюционной психологии не противоречит духовным представлениям о нашей сущности и нашей жизни. Они даже не противоречат традиционной религии и теории творения мира, если только не обращаться к тяжеловесным фундаменталистским народным мифам древнееврейской или какой-либо иной древней культуры. Эволюционное приключение, постепенное усложнение всей вселенной, представляющее собой эволюцию сознания – в этом состоит сюжет захватывающего духовного приключенческого романа. Более того, возрожденная эволюционная психология позволит сделать прямые и опосредованные выводы, полезные для политической идеологии в нашем неспокойном мире. Это приводит нас к следующему разделу.
Политика и культура
Для нас не является новостью, что наш прекрасный страдающий мир сегодня находится в точке шаткого равновесия между созиданием и разрушением, продолжением эволюции культуры и сознания или регрессией к новым темным векам или даже концом существования человека на планете. Как было сказано в начале, объединенная всемирная культура стремительно развивается. Ее появление невозможно остановить, к ней подталкивает техника, торговля и путешествия – а также вирусы, экологические бедствия и реакционная политика несправедливости (положительные и отрицательные силы здесь складываются).
Но какой будет возникающая всемирная культура? В настоящий момент мир состоит из отдельных частей – неравных по силе, но политически разделенных на национальные государства. Против этой раздельности действует давление глобального бизнеса, Международного валютного фонда, Всемирного банка – а также военной агрессии. Подобное неустойчивое равновесие не может длиться вечно. Согласно ходу нашего нынешнего мышления, результатом может стать один из двух вариантов: доминирование одной или двух сверхсил (и гомогенизированная, уплощенная потребительская культура, основанная на власти рынка) или регрессивная катастрофа, после которой останутся лишь изолированные сообщества, находящиеся на более примитивном уровне (или человечество полностью исчезнет).
Или же мы станем свидетелями возникновения чего-то совершенно нового в мировом масштабе: культуры, одновременно объединенной и разнообразной, богатой и стабильной всемирной федерации, построенной на силе энергичных, независимых, развивающихся частей или культур. При таком восприятии и в таком мире части и целое поддерживают друг друга и совместно работают над поддержанием динамического творческого напряжения, являющегося условием здорового роста.
Однако тогда это преимущественно проблема гештальта: взаимоотношения обладающих энергией, творческих, индивидуальных частей, вместе с тем интегрированных в живое, питающее их целое. Целое питает части и получает от них силу; части получают поддержку, защиту и энергию друг от друга и от целого. Можно ли представить себе нечто подобное во всемирном масштабе? И удастся ли нам способствовать возникновению такой культуры?
Теория хаоса – являющаяся, по сути, ухудшенной копией гештальта – учит нас, что во времена нестабильного перехода от одного состояния равновесия к другому сила воздействия затравки, организующего шаблона или идеи оказывается непропорционально больше их видимой силы. Гештальт – естественно, не только наше сообщество гештальт-терапевтов, а гештальт как идея, организующий принцип – способен сыграть роль затравки в этом процессе.
Форма должна где-то существовать, хотя бы в микрокосме, в дискурсе, в разделенном сознании, чтобы возникающее состояние организовалось вокруг нее. Нечто подобное произошло с христианством в Европе IV века: вероисповедание крошечной группы людей стало, как нам известно, – к добру ли, к худу ли – организующим шаблоном империи и затем половины мира.
Эта новая творческая модель организации мира зависит от нового подхода к мультикультурным контактам, межкультурным отношениям и межкультурным конфликтам. Сегодня подобный подход является актуальной темой в психотерапии, организационной динамике и консультировании – ведь мир уже стал единым и множественность культур является нашей реальностью.
Гештальт может сыграть в происходящем важную роль, предложить уникальную перспективу. Выражаясь простым языком, она состоит в радикальном диалоге. Именно диалог (в смысле описанного выше исследования оснований (фона)) является нашей фундаментальной гештальт интервенцией – и вкладом гештальта в поле мультикультурных исследований и интервенций. Здесь мне хотелось бы сослаться на книгу Талии Левайн Бар-Йосеф «Мост: Диалоги между культурами» ( 1he Bridge: Dialogиes Across Cиltиres, 2005). Ключевым также является переход к более сложному уровню сознания. Нам известно, что травмированные люди не способны к сложному мышлению. Мы также знаем, в чем это выражается клинически. Нам даже известны неврологические механизмы этой особенности: в высших центрах, интегрирующих стимулы в смысл, происходит «короткое замыкание», импульсы их обходят, что случается, например, при посттравматическом стрессовом расстройстве. Тогда понятно, каким образом наша клиническая и иная работа, способствующая исцелению и восстановлению совместного функционирования sеlf-с-другими, может оказаться полезной в политике, поддерживая переход к большей сложности мышления, и на этом основании – к большей сложности в политике, экономике и культуре.
Этика и духовность
В итоге гештальт-парадигма радикального участия, радикальной принадлежности и является духовной перспективой; а практика жизни и исцеления, согласно этой парадигме, сама по себе является духовной практикой. Точнее, она представляет собой практику отношений, практику проявления заботы обо всем поле (включая самих себя). В эту перспективу включена и этика: этика поля, как назвал ее Роберт Ли (Robert Lee, 2004) в своем замечательном сборнике. Она исходит из глубокой принадлежности, глубокого участия и истинного членства в целостном поле.
Возможно, мне удастся проиллюстрировать ее следующим образом: почему я смиряюсь с мыслью, что дети голодают в Эфиопии, обращаются в рабство в Таиланде, подвергаются бомбежке в Багдаде? Если прицельно сосредоточиться на этих обстоятельствах, то они воспринимаются как ужасные, их невыносимо даже представить. Тем не менее большую часть времени я существенно снижаю свою чувствительность к ним. Как я это делаю? В конце концов, всем нам удается так поступать только потому, что это не наши дети.
Если бы они были нашими, нам пришлось бы действовать. Но на самом деле они являются нашими. И тогда происходящее с ними так невыносимо для нас, что и подумать об этом страшно без особой глубокой поддержки. (Помните, что гештальт никому не обещает улучшения самочувствия; он сулит или грозит обострить наши чувства, и далее мы можем идти на риск по своему усмотрению. Как говорит Железный человек из «Волшебника Изумрудного города»: «Теперь я точно знаю, что у меня есть сердце, потому что оно болит».)
Выводы
Вот некоторые соображения, касающиеся творческих, растущих вершин теории и практики гештальта в тревожном и грозно темнеющем мире. И все же он является полем возможностей, новых творческих решений и эволюции. Для вас не станут новостью мои слова о том, что мы живем в беспрецедентные времена одного из самых крутых виражей в эволюции человеческой культуры.
За последние 10 000 лет было не более трех или четырех подобных поворотов. Эволюционист культуры Роберт Райт пишет о переходе от охоты и собирательства к приручению животных и выращиванию растений. О дальнейшем переходе к более развитому земледелию, способствовавшему дополнительному росту населения; о появлении примерно в то же время городов, развитии ремесел и гражданской культуры, а также о расширении иерархии социальных ролей, более выраженной сегрегации по полу, появлению армий. Далее им описана индустриальная революция с взрывоподобными перемещениями населения; ужасы европейских городов XIX века, эхом отозвавшиеся во всех концах мира. Затем речь пошла о постиндустриальной трансформации мира с переходом к единой всемирной культуре.
Сегодня высота ставок, сложность стоящих перед человечеством задач на глобальном уровне является беспрецедентной. Где нам отыскать инструменты, направляющие убеждения и методы, способные придать силы и поддержать наше воображение для решения этих новых задач в новом мире?
Из нашей гештальт-теории поля отношений можно сделать убедительный вывод, что возникающий мир, наш мир полноценно не работает ни для кого, пока он не работает для всех. Согласно нашей модели, идея здорового индивида, здоровой отдельной человеческой жизни без здорового общего человеческого поля жизни является по сути противоречивой, невозможной и бессмысленной.
Из интерсубъективности и исследований близости мы берем идею о том, что мир отношений в полной мере является интерсубъективным. Мы живем в мире взаимно проникающих друг в друга психик, конструирующих друг друга self, динамически взаимодействующих личных опытов. Терапия или социальная политика, пытающаяся отрицать этот основной принцип гештальта, в итоге является деструктивной, какими бы благими ни были намерения ее авторов.
Иными словами (и важно, что только гештальт поддерживает это основное, трансформирующее прозрение): основным органом восприятия для человеческого существа является диалог. То есть способность общаться и понимать, придумывать и творить не присуща отдельно взятому индивиду, как в старой модели «одинокого гению», изолированного от враждебной толпы. Скорее, это то, что совместно конструируют и чем делятся, нечто существующее везде и не занимающее определенного места в «пространстве между», по выражению Винникотта.
От «ковки поля» – непосредственного восприятия и мобилизации нашего общего поля жизни – мы уходим с выводом, что самые целительные и полезные прозрения идут от нашего глубокого, часто интуитивного восприятия условий поля, особенно социального, являющегося для нас океаном жизни, источником творчества и сил для изменений. Из радикально новой эволюционной теории, основанной на гештальтистском понимании результатов новейших исследований, из возникающей истории, мы берем новый миф о мире, способный объединить нас и придать нам силы – не противоречащий, а синергетический разным духовным традициям и перспективам. Когнитивная нейропсихология показывает, как сила совместного повествования (нарратива) включается в структуру нашего познания, подобно аффектам, отношениям и трансформирующему потенциалу этой новой sеlf-истории.
Гештальтистское понимание политики наделяет нас силой для пересмотра современных политических волнений в мире как частей великого перехода от всемирного феодализма отдельных национальных государств (следует помнить, что основной чертой национального государства является воинственность) к некой форме всемирной организации, к добру ли или к худу это будет с человеческой точки зрения.
Из подобного понимания политики мы берем и основы модели всемирного гражданства, основанного на двойственности или множественности принадлежности – во-первых, миру, всему человечеству в целом, но не в меньшей степени и различным местным или избранным традициям и идентичностям.
Все это одновременно поддерживается в плодотворном творческом напряжении с другими измерениями и друг с другом. Опять же, чем больше сложность, тем большей поддержки она требует. Для многих из нас часть подобной поддержки исходит от богатых духовных традиций, воспитавших нас или повторно открытых нами. Традиции часто рассказывают о нашем мире как о месте развивающегося сознания, растущего осознавания своей радикальной принадлежности как целому, так и отдельным ярким частям.
Опять-таки, полевой взгляд гештальта на радикальную принадлежность является духовной перспективой и предлагает объединяющую этику. Не этику заученных правил и запретов, а этику, основанную на опыте и участии, повышенную чувствительность к нашему умалению, индивидуальному и коллективному, в случае неблагополучия нашего общего поля.
В каждой из упомянутых областей задача состоит в движении вверх к новым уровням сложности. Иначе мы возвратимся к чрезмерному упрощению фундаментализма и фашизма, порождающему у нас страхи и чувство своей одинокой уязвимости. Наш мир неизбежно и непредсказуемо движется к новой всемирной организации (или радикальному вырождению выживших после катастрофы замкнутых групп людей). Какой станет она: будет ли обладать новой сложностью видения и понимания? Или прибегнет к старым знакомым упрощениям, политике отдельности и страха (что одно и то же)? Наша сила и надежда состоит в объединении – не в бессознательную массу, а в живое членство в динамическом, многообразном целом.
И в каждой области гештальт указывает нам путь, поддерживает нас и помогает совершить необходимый переход вверх от прошлых упрощенных категорий, включая некоторые прежние, доставшиеся нам по наследству категории гештальт-терапии.
Новая сложность требует новой поддержки для достижения обновленного, более сложного сознания. Но не будем забывать, что новое сознание, в свою очередь, нуждается в поддержке посредством реорганизации на материальном уровне всемирной экономики, перехода к политической экономике принадлежности, справедливости и заботы.
Господствующие ныне мировые силы – особенно в США – должны подойти к этой задаче с новой творческой фантазией, иначе они унаследуют путь всех империй прошлого. (Ведь империя по определению запрограммирована на конкуренцию и смерть, а не на эволюцию и обучение.)
Авраам Линкольн, великий освободитель в истории Соединенных Штатов, напоминал: «Всякий дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Сегодня нашим домом является весь мир. Этот мир, разделенный на небольшой лагерь имущих и огромный страдающий лагерь неимущих – два миллиарда людей, выживающих (или, скорее, не выживающих) на один доллар в день или меньше – не устоит. Наше сознание разовьется – уже развивается, – чтобы поддержать новые направления мышления, иначе долгое эволюционное приключение
вида Homo sapiens придет к концу. Мир, который мы можем получить, – это мир, который способны себе представить. Каждому из нас отведена своя роль в этой огромной преобразовательной работе по освобождению человеческого воображения, исцелению и наделению силой увечных, поддержанию и разработке этой более широкой перспективы. Гештальт предлагает поддержку, направление по компасу и по меньшей мере важные части карты, показывающей нужный нам путь.
Выражаясь известными словами мудреца Гиллеля, современника Иисуса из Назарета:
Если не я за себя – то кто за меня?
Если я только за себя – то кто я?
Если не сейчас – то когда?
Гиллель
Гордон Уилер, доктор философии, в течение многих лет сочетает опыт клинической работы с долговременным интересом к организационной и системной динамике. Пройдя обучение психодинамической терапии, теории объектных отношений и социальной психологии, он учился у учеников Перлза и Гудмена в Кливлендском гештальт институте и последователей Левина в Национальной лаборатории тренинга. Опираясь на работу Левина, Уилер использует модель гештальт-подхода для интеграции интрапсихической, межличностной и системной динамики в преобразующих интервенциях. Он является членом преподавательского состава Кливлендского гештальт института и обучает гештальт-терапии по всему миру. Он является автором или редактором большого числа книг и статей, посвященных теории и практике гештальт-терапии, включая «коллективное молчание: Немецкие семьи и наследие стыда» (совместный перевод и редакция с Синтией Хэррис), «Основы близости: гештальт- подход в работе с парами» (соредакция со Стефании Бэкмен), «Сердце развития: гештальт-подход в работе с детьми, подростками и их мирами» (соредакция с Марком Мак-Конвиллом), «В поисках Self: за пределами и ндивидуализма в работе с людьми » и «Раскрывающееся Self: эссе по гештальт-терапии» ред. Жан-Мари Робина
© 2009, Гордон Уилер
© 2009, Wheeler G. New Directions in Gestalt Theory: Psychology and Psychotherapy in the Age of Complexity // CoCreating the Field. Intention and Practice in the Age of Complexity. The Evolution of Gestalt Series. V. 1 / D. Ullman, G. Wheeler. N.Y.: Gestalt Press Book, 2009. Р. 3-44.
© 2015, перевод Александра Моховикова и Ольги Донец
Для отправки комментария необходимо войти на сайт.