Итак, вы уже очень много узнали от предыдущих лекторов о поле, Self, границе, контакте и отношениях. Разумеется, я буду опираться на эти понятия. Но, поскольку я у вас по- следний докладчик, я немного отвлекусь в сторону, чтобы поговорить о предмете моего давнего интереса. Сосредото- чусь на тех радикальных выводах для теории и практики гештальт-терапии, которые следуют из замещения в ней научной модели, доминирующей в большинстве прочих школ терапии, эстетической моделью, опирающейся на понятия здорового и патологического.
Поговорим подробнее не только о контакте, но и об искусстве контакта, о творческом отношении к его созданию. Любое искусство и навык зависят от человеческого побуждения что-то создать, каковое даже такой певец плотских наслаждений, как Д.Г. Лоуренс44, считал более сущностным, чем наше желание совокупиться с другим чело- веком. В дальнейшем мы судим о созданном по таким критериям, как изящество, оживление и интерес, возбуждаемое этим предметом, масштаб и линии, лаконичность формы. Гештальт-терапию более
44 Английский писатель, автор романа «Любовник леди Чаттерлей». – Прим. перев.
109
всего отличает то, что подобные же качества она использует для оценки здоровой деятельности.
Отправная точка в гештальт-терапии – это опыт (переживание). Причем определение опыта в гештальт-терапии уникально по двум причинам. Во-первых, здесь утверждается, что опыт переживается на границе контакта между индивидом и его внешним миром, поэтому мы не относим субъективное восприятие опыта только лишь к внут- ренней жизни индивида. Во-вторых, опыт не просто переживается – он созидается. Снова и снова, в каждый момент времени. Следова- тельно, опыт есть результат творческой деятельности человека. Если вам показалось, что мы здесь вступаем на путь философии идеализма, где сознание первично, то это вовсе не так. Встречи, из которых фор- мируется опыт, происходят в поле, а концепция поля в гештальт- терапии четко указывает на то, что нельзя создать нечто из ничего. Раз опыт не является данностью, то что-то должно ею быть, и это что-то мы называем полем, набором условий, которые предпосланы индивиду вместе с его миром.
Далее, в каком смысле можно говорить о существовании поля? Лично мне наиболее плодотворной кажется идея поля, пребывающего в промежутке между «ничто» и «нечто». Это тема сложна для пони- мания, и мне в этом помогли труды французского философа Жиля Делёза. Он определяет поле как «структуру возможностей», из кото- рой для каждого субъекта возникает мир как «другой». Иными сло- вами, поле в гештальт-терапии, как и в физике, можно рассматри- ваться как чистую вероятность. Оно существует, но не как объект, а как возможность проявиться. Если мыслить о поле в таком ключе, то- гда переживание Self и Другого подобно проблеску света, поначалу едва мерцающего вдали и смутно различимого на бесконечном гори- зонте. Ни Self, ни Другого не существует целиком до тех пор, пока не проделана творческая, формирующая работа по актуализации того и другого.
110
Следующие две цитаты взяты не из трудов теоретиков гештальт- терапии, а у двух литераторов. Они добавят красок в мою лекцию. Американский философ и бытописатель XIX века Генри Дэвид Торо писал: «Встает заря лишь того дня, для которого мы проснулись». А современный французский поэт и художник Анри Мишо в своем не- обычном повествовании о поездке в Эквадор высказывается еще силь- нее: «Земля еще не круглая, нет. Это мы должны слепить из нее шар».
Именно в точке преобразования возможного в действительное эстетические ценности приобретают важность для теории и практики гештальт-терапии. Ясное описание того, как это происходит, можно найти в известном предисловии Пола Гудмена к написанному им то- му из книги «Гештальт-терапия: возбуждение и рост в человеческой личности». Здесь Гудмен без труда обнаруживает эстетические цен- ности, возникающие непосредственно из феноменологического опи- сания повседневного опыта. Для него феноменологическое и эстети- ческое существенным образом пересекаются. Для иллюстрации этого он приводит в качестве примера зрение, которое он определяет как овальной формы поле зрительного восприятия, которое находится «прямо перед глазами». Опыт видения – ни больше, ни меньше как этот овал, и он отличается специфическими свойствами: «Обратите же внимание, как в этом овальном поле начинают устанавливаться отношения между объектами, пространственные и цветовые». По- добным же образом Гудмен анализирует и слух: «Вы можете пережи- вать опыт слухового восприятия через звуки “где-то рядом”: их ре- альный источник находится на границе контакта, и на этой границе они воспринимаются как единые структуры».
Уже в нескольких начальных предложениях, впервые излагая теорию гештальт-терапии, Гудмен производит кардинальный перево- рот в теории. Он не тратит времени на объяснительную методику, принятую в естественных науках (наука растолковала бы, что зрение вызвано воздействием внешних объектов на зрительные нервы). Со- средотачиваясь на овальном поле зрения, Гудмен осуществляет фе-
111
номенологическую редукцию, для которой не важны ни внешний мир, ни палочки и колбочки на сетчатке глаза, ни зрительные нервы. Вместо этого он от вопросов причины и следствия разворачивается к проблеме художественного свойства.
Когда вы сосредотачиваетесь на овале, пишет Гудмен, объекты начинают приобретать эстетические свойства, то есть предполагает- ся, что они изначально таковых не имели. Они приобретают эти свой- ства лишь в той мере, в какой вы уделяете внимание процессу «виде- ния» и «слушания», когда само ваше зрение и слух участвуют в ак- тивном осознавании, не будучи лишь пассивными органами восприя- тия. Другими словами, видя, вы становитесь глазами, слушая, вы ста- новитесь ушами. Можно сказать, что Self – в самом «смотрении» и «слушании». Действительно, в минуты такого занятия Self есть не что иное, как зрение и слух («смотрение» и «слушание»). В этом процессе создается нечто, не являющееся данностью. Это «нечто» лучше рас- сматривать не как внутреннее явление и не как что-то, существующее «вовне» (как истинный феноменолог, Гудмен заключает это слово в кавычки), его лучше всего описывать в терминах эстетики – цен- ность, структура, цвет и форма.
Гудмен ставит знак равенства между опытом (например, зри- тельным и слуховым восприятием) и реальностью с ее непрекраща- ющимися изменениями, воспринимаемой как поток оформившихся структур. Конечно, мы можем назвать эти структуры гештальтами, а их единство, ценность, форму Гудмен и называл эстетическими от- ношениями. Уникальное достижение гештальт-терапии не только в разработке концепции поля, не только в ориентации на отношения, но и в оригинальной идее о том, что наше ощущение реальности – то, что мы называем опытом – не является заданным и формируется в месте встречи организма с новизной внешнего мира. Как бы там ни было, а деятельность по построению гештальта на границе контакта есть деятельностью эстетическая, поэтому мы можем смотреть на ре-
112
альность, которую мы считаем нашим опытом, так же, как мы рас- сматриваем и оцениваем произведение искусства.
Все это должно напоминать нам о том, насколько сложна струк- тура настоящего момента. Об этом интересно поразмышлять, по- скольку гештальт-терапия опирается в своей работе на настоящий момент. Но вот вам сложный вопрос: а существует ли настоящее или это всего лишь языковая конструкция? Американский философ Уи- льям Джеймс, оказавший влияние на Гудмена, писал: «В буквальном смысле настоящий момент есть чисто вербальное предположение, а не положение. Подлинное настоящее, когда-либо понимавшееся кон- кретно, – это уходящий момент, в котором догорающий закат време- ни и занимающаяся заря будущего отбрасывают друг на друга свой свет». Это цитата из его книги «Вселенная с плюралистической точки зрения». Настоящий момент нельзя остановить, как невозможно остановить субатомную частицу, – но оба они оставляют за собой след, доказывающий их реальность. Что же мы имеем в виду, когда спрашиваем клиента: «Что вы теперь чувствуете»? Важно разобрать- ся в этом вопросе, потому что настоящий момент неуловим и по меньшей мере загадочен.
В самом деле, тот факт, что гештальт-терапия концентрируется на настоящем моменте, – или на том, что мы называем настоящим, – представляет собой огромный сдвиг в нашем понимании опыта, при- чем случившийся относительно недавно. В Древней Греции под опы- том подразумевались не мимолетные ощущения или чувства, а устойчивый массив знаний, состоящий из происшествий, полезных наблюдений, жизненных историй, навыков и ремесел. Опыт был по- чти равнозначен культуре. Человек извлекал индивидуальный или коллективный опыт, чтобы строить суждения и выполнять какие-то задачи. Мы часто все еще используем слово «опыт» именно в этом значении. Когда мы говорим: «Мне нужно посоветоваться с опытным терапевтом», – мы имеем в виду комбинацию личного и коллективно- го опыта. А вопрос: «Где бы мне найти плотника с опытом изготов-
113
ления карнизов в викторианском стиле?» – означает, что этот плотник должен знать как старые, так и современные технологии. Здесь слово «опыт» передает значение приобретенных и усвоенных навыков и ремесел, технологий и мудрости. Другими словами, это нечто завер- шенное, конечный продукт, который можно приобрести, передать и использовать. В быту все еще широко распространено значение слова «опыт» как произошедшего события, случая. Мы говорим: «У меня на прошлой неделе был такой опыт, сейчас расскажу». Или, предвидя завершение некого события в будущем: «Для меня это станет важным опытом». Но странно было бы услышать такое: «Пожалуйста, не бес- покойте меня, я в середине важного опыта».
Очевидно, мы имеем в виду кое-что другое, когда в гештальт- терапии говорим об опыте в настоящем. Новый ракурс, под которым мы рассматриваем старое, традиционное понятие, сформировался, как я полагаю, под воздействием современных философских течений, повлиявших на гештальт-терапию, таких как экзистенциализм и фе- номенология. Экзистенциальная феноменология помещает человека как воспринимающего субъекта внутрь его собственного мира, при- нимая это за исходный пункт философского исследования, – совсем как мы в клинической практике. Без этого не было бы никакого смысла спрашивать человека: «Что вы испытываете?» (а мы склонны спрашивать об этом клиента каждые пять минут). Полагаю, однако, что мы сегодня слишком переоцениваем осмысленность этого вопро- са. Мы часто задаем его, когда у нас кончаются идеи в терапевтиче- ском сеансе, при этом довольно часто клиент просто не понимает, что от него хотят услышать. По одной лишь этой причине стоит сохра- нять – даже в гештальт-терапии, сосредоточенной на настоящем мо- менте, – древнее и традиционное значение опыта как результата дея- тельности, в котором заложены ценности, выбор и смысл. Сегодня мы бы добавили, что они складываются в самом процессе их создания.
Само определение Self в «Гештальт-терапии» объясняется при- верженностью Гудмена феноменологии и эстетике. Соответствующая
114
цитата тоже хорошо известна, ее можно найти в начале книги: «Self есть граница контакта в действии. Ее активность формируется из фи- гур и фонов. Self совершенно определенно является интегратором: это художник жизни». Очевидно, для Гудмена идея Self как худож- ника жизни – нечто большее, чем плодотворная метафора. Это – опи- сание роли, которую Self играет в придании опыту формы и ценно- сти, подобно роли творящего художника в каждый момент прожива- емого опыта. Это выдающаяся идея, и можно только удивляться то- му, что гештальт-терапия к ней пришла в эпоху, когда психоанализ правил бал, рекламируя свое отношение к искусству как к бессозна- тельным фантазиям и желаниям.
Отчасти ответ на этот вопрос, без сомнения, кроется в том фак- те, то каждый из основателей гештальт-терапии так или иначе зани- мался искусством. Перед тем, как поступить в школу медицины, Фриц Перлз учился у Макса Рейнхардта, одного из крупнейших ре- жиссеров немецкого театра. Лора Перлз была всецело увлечена му- зыкой и танцем, откуда она позаимствовала свои приемы работы с телом. Пол Гудмен был беллетристом, драматургом и очень хорошим поэтом. В течение всей жизни он публиковал свои литературные про- изведения наряду с обширной критикой по социокультурным вопро- сам. Изадор Фром не занимался непосредственно искусством, но у него не было и формальной подготовки как психолога или психиатра: в колледже он изучал философию. Он тоже серьезно интересовался литературой. Однажды он сказал мне, что узнал о человеческой при- роде из книг Пруста или Генри Джеймса не меньше, если не больше, чем из трудов Фрейда. Поэтому его занятия разными видами искус- ства и глубокий интерес к ним сопровождали его в работе над осно- вами теории гештальт-терапии.
Как этот инновационный эстетический подход сказывается на клинической практике в гештальт-терапии? Поскольку эстетическая основа гештальт-терапии заложена в понимании контакта как встречи между Self и Другим, которая каждый раз происходит заново, задача
115
терапевта – наблюдать за тем, как это происходит непосредственно в сеансе терапии. Изадор Фром, один из основоположников гештальт- терапии и, возможно, наиболее последовательный выразитель гештальт-теории, всегда настаивал на этом моменте. Контакт, гово- рил он, это не состояние, в котором вы находитесь или не находитесь, это – деятельность. Контакт – это скорее глагол, а не существитель- ное45, поэтому правильнее было бы говорить о контактировании. Например, он подчеркивал, что в терапии надо работать не с воспо- минаниями, как если бы прошлое привносилось в настоящее – в дан- ную ситуацию терапевтической сессии – как неподвижный менталь- ный объект, а – с припоминанием, с текущим моментом деятельно- сти, в котором воссоздается прошлое. Припоминание предполагает повторную сборку элементов или фрагментов прошлого опыта и по- лучения в результате некоего нового целого. Это наиважнейшая, ключевая особенность гештальт-терапии не только потому, что она выдвигает на первый план процесс, а не результат, но и потому, что она показывает: припоминание – это не повторение, а создание чего- то нового. Подобным же образом для Фрома было важнее не разли- чать проекции и интроекции, а наблюдать за текущим процессом проецирования или интроецирования.
Тревожный пациент – такой же художник, как и здоровый чело- век. Просто ему случилось заняться творчеством по созданию нездо- ровья вместо здоровья. Эстетический подход в гештальт-терапии имеет большое значение для диагностики. Самое точное, что можно сказать о неврозе, – что это плохое искусство. Подобно картине, от которой хочется отвернуться и уйти, искусство невроза вторично, стереотипно, плохо продумано и неуместно. Но главное, оно моно- тонно и скучно. Чем выше степень расстройства, тем монотоннее произведение. Навязчивый, маниакальный нарратив вечно «заедает». Он все время возвращается на одну и ту же дорожку, снова и снова
45 В английском языке слово contact в зависимости от синтаксической позиции в предложении означает и «контакт», и «контактировать; вступать в контакт». – Прим. перев.
116
воспроизводит одно и то же. Параноик превращает любую ситуацию, даже любовный роман, в шпионский боевик или «фильм нуар» с угрозами и предательством. Для истероидной личности каждая ситу- ация – постоянный кризис, самая восхитительная или самая ужасная вещь, которая когда-либо случалась, – и так до тех пор, пока изму- ченная аудитория не начнет умолять об антракте.
Давайте более детально проиллюстрируем, как работает этот подход. Возьмем в качестве примера параноика и посмотрим, как этот принцип – Self как художник жизни – применяется даже к пато- логическому характеру личности. Какого рода художником является параноик? Пожалуй, в высшей степени одаренным. Американский социолог и антрополог Эрнест Беккер в своей книге «Ангел в доспе- хах» пишет, что паранойя – это поэзия человека, который стоит на хрупком пьедестале и чувствует себя страшно маленьким и незащи- щенным. Со своей шаткой, не имеющей должной опоры позиции па- раноик смотрит на мир, кажущийся ему неимоверно большим, и пы- тается как-то разобраться в своем тягостном положении, применяя творческие возможности человеческого воображения. В результате появляются драматические, подчас блестяще выстроенные сюжеты, включающие темы опасности, угрозы, заговора и предательства. Дру- гими словами, паранойя – это поэзия бессилия.
С другой стороны, паранойя – возможный выход для человека, который ощущает пропасть или бездну между собой и другими, осо- бенно когда все еще имеется приглашение со стороны других или внутреннее желание стать частью «мы». Разумеется, эта пропасть вы- рыта своими же руками: независимо от настойчивости приглашения или силы желания, параноик должен держаться подальше от людей, потому что он чувствует себя слишком маленьким и беспомощным, чтобы сохранять свою индивидуальность в группе. В «Справочнике по гештальт-психологии» У.Д. Эллиса (этой книгой Гудмен пользо- вался как справочником по классической гештальт-психологии) есть увлекательная статья о паранойе – «Об одном подходе к теории
117
гештальта при параноидальных проявлениях» Генриха Шульте. Тип тревоги, вызывающей паранойю, в этой статье назван «Мы- инвалидностью». По словам Шульте, параноик с Мы-инвалидностью, неспособный примкнуть к группе, но страстно желающий сделать это, одновременно ощущает себя и рядом с группой, и вне ее. Быть в одно и то же время рядом (то есть близко) с группой и снаружи ее (однако довольно далеко) – это не та ситуация, которую можно вы- держать, не оправдав своего пребывания в ней. Похоже, основной че- ловеческой потребностью является необходимость объяснить себе свое же собственное положение, что с блеском и проделывает ода- ренный творческим воображением параноик.
Хорошо известно, что параноики – большие мастера проециро- вать. Они относятся к своим фантазиям как к реалиям окружающей среды. Вышеупомянутая пропасть – это пустота, пробел в континуу- ме контакта, и ее можно заполнить проекциями. Параноидальная личность использует проецирование в попытке изобрести альтерна- тивный способ, как быть причастным к группе, одновременно избегая ее. По сути, он пишет роман или пьесу, в которой он – главный герой, а все, что происходит в группе, имеет к нему отношение. Если он ви- дит, что кто-то из членов группы беседует в сторонке, это означает, что они «строят против него заговор». Если они вовлекают его в ка- кую-нибудь совместную деятельность – это потому, что они «плани- руют использовать его». Если его никуда не приглашают, значит, «хотят избавиться». Упомянутая группа может состоять всего лишь из одного человека. Если жена получила письмо без обратного адре- са, значит, оно от любовника. Эта группа может расшириться до раз- меров всего общества. Вот перед жилищем параноика остановилась машина, в которой сидят двое: «Эти люди, должно быть, ждут, когда я уйду, чтобы потом вломиться в дом и ограбить его».
Конечно, иногда параноик может оказаться прав, и у него на са- мом деле есть причины для паранойи. Нельзя говорить, что все про- екции по определению ложны, но параноик живет и чувствует так,
118
будто они неизменно истинны. Он не просто делает какие-то выводы из своих ощущений, он раздувает их. Для него все, что делает груп- па, – это драма или заговор, воплощаемый с целью загнать его в угол. Именно благодаря этому он начинает испытывать чувство собствен- ной значимости и принадлежности к группе – он связан со всем, что происходит, хоть и негативным образом. Наверное, это убогое состо- яние, но, по крайней мере, теперь у него есть иллюзия, что он пере- кинул мостик через пропасть и что теперь его кошмарный образ жиз- ни получит объяснение.
Часто говорят, что гештальт-терапия безоценочна. Не согла- шусь. Любое знакомство с человеком порождает суждения о ценно- сти и смысле, интересе и скуке, удовлетворении или неудовольствии и так далее. Гештальт-терапевт вместе с клиентом все время сотруд- ничают в выработке оценок – например, по поводу того, что в жизни клиента получается, а что нет. В частности, по мере того, как в тера- певтическом сеансе вновь проигрывается жизнь клиента – эпизод за эпизодом, эти моменты можно вытащить на свет, исследовать их, по- экспериментировать с ними. Гештальт-терапия не соглашается с тем характером оценок в «традиционных» видах терапии, которые навя- зывают клиенту чересчур абстрактный и универсальный взгляд на вещи, особенно когда речь идет о разнице между хорошим и плохим, о здоровье и патологии. Эстетическая направленность гештальт- терапии не противоречит науке, но она избегает «сциентистских» (причинно-следственных) объяснений или интерпретаций, стремя- щихся уложить человеческое поведение в жесткие категории, норма- тивы здоровья, модели предсказуемости и тому подобное.
Гештальт-терапевты работают (или должны работать) как хоро- шие арт-критики или литературные критики. Хороший критик не набрасывается на произведение искусства со своими общими рецеп- тами, как будто хочет сказать: «Мое экспертное знание о тебе вернее, чем твое смутное понимание себя». Хороший гештальт-терапевт уде- ляет пристальное внимание тому, как клиент пользуется собственны-
119
ми ресурсами и возможностями и что у него из этого получается. Те- рапевт может также раскрыть перед клиентом набор возможностей (часто – через сотрудничество в эксперименте), так чтобы тот мог полнее реализовать эти ресурсы и возможности. Как однажды сказал об этом Фром, цель в том, чтобы помочь клиенту превратить его речь в поэзию, а походку – в танец. Необходимо подчеркнуть, что и речь с походкой, и, как следствие, поэзия с танцем – принадлежат клиенту. Если терапевт всего лишь занимается продвижением своих идей о том, что такое хорошая поэзия и танец, тогда терапия сведется к оче- редному навязыванию интроекций и к еще одному невротическому срыву контакта. Наши клиенты, как и мы сами, уже обладаем обшир- ным запасом интроекций, унаследованных от родителей, учителей, священников и прочих авторитетов. Замечание Фрома несомненно подчеркивает эстетический аспект гештальт-терапии и, кроме того, дает понять, что именно клиент, а не терапевт, является тем худож- ником, который представляет основной интерес.
Майкл Винсент МИЛЛЕР (США)
Доктор философии, с 1972 года практикует и преподает гештальт-терапию в Бостоне, штат Массачусетс. Четыре года препо- давал в Стэнфондском университете и шесть лет – в Массачусетском технологическом институте. Со-основатель и в течение многих лет со-директор Бостонского гештальт-института. В настоящее время преподает гештальт-терапию во многих странах. Участвовал в созда- нии Международной ассоциации гештальт-терапии. Более двадцати лет входил в редакционный совет журнала Gestalt Journal, опублико- вал множество статей и книжных разделов по гештальт-терапии и родственным отраслям. Написал предисловия к новым изданиям книг Перлза, Гудмена и других. Регулярно публиковался в книжном обо- зрении «Нью-Йорк Таймс». Его книга «Интимный терроризм» была переведена на восемь языков.
