Симпозиум “Будущее гештальт терапии”.
Дата: 17 мая 1980 года
Участники:
Лора Перлз
Мириам Польстер
Гари Йонтеф
Йозеф Зинкер
Модератор:
Майкл Винсент Миллер
Из книги “Teaching a Paranoid to Flirt: The Poetics of Gestalt Therapy “
© 2011, Michael Vincent Miller, The Gestalt Journal Press, 412 pages
© 2018, Конопко А. С., любительский перевод на русский
Миллер : Для меня большая честь быть модератором симпозиума о будущем гештальт-терапии. Насколько я знаю, это первый раз, когда настолько признанные тренера и практики гештальт-терапии собрались вместе, приехав из различных уголков Соединенных Штатов чтобы принять участие в общем деле на национальной конференции.
Событие такого рода один из многих показателей, указывающих на зрелость гештальт-терапии. Мы могли бы ликовать по этому поводу, но мне кажется нам следует делать это осторожно, или по крайней мере обдуманно. Взросление это всегда двоякий дар, так как означает, кроме всего прочего, утрату чистоты невинности. Конференции часто являются местом обмена радостными новостями. Но я бы хотел начать наше общение с некоторых предостережений. Сейчас гештальт-терапия сталкивается с теми опасностями, с какими сталкивается любое движение развившееся достаточно, что может рассматриваться как школа мысли, направление, признаваемый подход. Христианство началось как революционное движение, а превратилось в консервативную, властную церковь. Популистское движение рабочих и крестьян прокатившееся по России и свергнувшее царский режим превратилось в сталинскую бюрократию. Небольшая радикально мыслящая группа во
главе с Фрейдом произвела революцию в нашем понимании личности, мотивации и сексуальности, но в конце концов их последователи стали частью консервативного медицинского истеблишмента.
Во всех этих случаях развитие приводило к увеличению ригидности, бюрократии, слишком большой структурированности, слишком большому контролю, интеллектуальной лени и неспособности оставаться достаточно открытыми к дальнейшему развитию. Некоторые из основателей гештальт терапии, несомненно, осознавали эти опасности – скорее всего, именно по этой причине они тяготели к социальной философии анархизма. Пол Гудман и, в некоторой степени, Фриц Перлз, приняли анархизм за основу своей далеко идущих критических размышлений об обществе. Неудивительно, что гештальт терапевты разделяют идеи анархизма, ведь идея саморегуляции лежит в фундаментальной основе гештальт терапии. Я думаю что действительно, идеи анархизма могут помочь нам преодолеть вызов чрезмерной институализации.
Мои собственные размышления о будущем гештальт терапии принимаю форму двух вопросов, являющихся двумя сторонами одной медали. Во-первых, мы должны задать вопрос о том есть ли будущее у гештальт терапии. Если теперь так часто гештальт-терапия представляет собой набор со шведского стола “гуманистических терапий”, может ли она обладать собственной идентичностью как отдельное направление? Другими словами, может ли гештальт терапия преодолеть теоретические противоречия и утрату ясности, возникающие вследствие того, что люди воспринимают ее как набор техник и заимствуют, не особо задумываясь, техники из других направлений терапии?
Большое количество начинающих гештальт терапевтов проходят обучающие программы, где их учат немного гештальт терапии, немного транзактному анализу, немного биоэнергетике, немного телесному методу Александера, немного телесному методу
Фельденкрайса, изрядной дозе нейро-лингвистического программирования и все это без какого-либо организующего принципа. Я бы мог продолжать этот список еще довольно
долго. Это не вопрос теоретической чистоты, это гораздо больше. Это имеет прямое и непосредственное влияние на то, что и как мы делаем с клиентами и как влияем на их жизни.
К примеру, многие современные виды терапии и связанные с ними направления, такие как системная семейная терапия, транзактный анализ, нейро-лингвистическое программирование достигают результатов при помощи интроекций со стороны терапевта или ведущего. Но последовательный гештальт терапевт должен рассматривать интроекцию, не важно какого содержание, как препятствие на границе контакта между клиентом и терапевтом. Культивация интреэкции нарушает сам дух гештальт герапии. Очевидно, что последствия комбинирования гештальт терапии с другими методами должны быть тщательно обдуманы. Практика гештальт терапии построена на ценностях того, что люди сами, если им особо не мешать, могут выбрать лучшее для себя самих и совершить само-трансформацию. Задача гештальт-терапевта заключается в оказании помощи этому процессу путем поддержки осознавания клиентом его природных способностей и, одновременно, препятствий.
Многие из современных направлений терапии это более сложные версии бихевиоризма, предполагающие что люди меняются к лучшему когда кто-то авторитетный извне скармливает им некоторые установки и программы. Разница тут, кстати, соответствует длительному диспуту прошлого столетия между либеральными социальными инженерами, утверждавшими, что человеческая природа бесконечно изменчива и может адаптироваться и подстраиваться к социальной среде, созданной научными экспертами, и радикальными мыслителями, более
ориентированными на искусство, видящих в человеческой природе внутреннюю способность ставить перед собой лучшие цели. Если не принимать во внимание это различие, гештальт “техники” могут быть смешаны с бихевиоризмом и другими механистичными подходами, но гештальт терапия не может.
Второй ряд вопросов возникает, когда вы смотрите на эти вещи с другой стороны и спрашиваете обладает ли гештальт-терапия достаточной гибкостью для того чтоб принять и интегрировать новые разработки. Я ни в коем случае не говорю, что нам нечему учиться у упомянутых выше и иных направлений. В конце концов, гештальт-терапия началась как эклектический синтез, включивший в себя элементы психоанализа, рейхианской терапии, экзистенциальной философии, феноменологии, искусства и экспериментальной гештальт психологии.
Я полагаю, что гештальт терапия должна оставаться в этом смысле эклектичной. Но может ли она быть гибкой настолько, чтобы принять новые разработки в теории, исследованиях, клинической практике и все еще сохранить интегрированность и целостность? Если она не способна к этому, она обречена потерять актуальность. Мы видели с какими сложностями в этом смысле столкнулся психоанализ, ибо он до недавнего времени по крайней мере, охранял свою идентичность настолько ригидно, что почти утратил актуальность. С другой стороны, слишком большое сближение может сделать из себя и другого рагу – мы зовем это слиянием. Это похоже на проблему, возникающую в интимных отношениях: оба человека должны оставаться полностью осознающими себя индивидами, если они хотят взаимодействовать, создавая контакт, а
не слияние. Так и в задаче будущего теоретического развития, новые осмысленные интеграции возникают на границе, где то, что полезно, может быть заимствовано, а то что вредно отвергнуто.
И наконец, я кратко хочу обозначить третий вопрос, который мне видится вопросом критической важности для нашего будущего. Гештальт терапия началась в сороковых и пятидесятых годах двадцатого века как движение в равной степени озадаченное как культурой и жизнью общества, так и self. Все, кто знаком с мышлением первоначального нью-йоркского сообщества, особенно мышлением Пола Гудмана, знают, что это так. Но многие гештальт терапевты оказались в “десятилетии я” поздних шестидесятых и семидесятых. Слишком много внимания уделялось собственным чувствам и ответственности за себя самого. Тем не менее, времена изменились. Сейчас, в восьмидесятые, мы осознаем оскудение природных ресурсов и энергии, угрозу экологии и перспективу столкноваения с понижением уровня жизни. Мы не можем больше себе позволить роскошь нарциссических поблажек. Какое-то самопожертвование и способность к кооперации необходимы для того, чтобы выжить. Мы ответственны друг за друга, не только за самих себя, мы даже ответственны за планету.
Как, в таком случае, будет выглядеть гештальт терапия в этих новых условиях?
Я верю, что способность к творческой адаптации лежит в основании гештальт терапии.
Моральные принципы, заключающиеся в единстве человека и природы это истина, воплощенная в гештальт терапии. Это более глубокая истина, чем та, что заключена в молитве гештальтиста: “Я живу в этом мире не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям ”. Я думаю, что послание молитвы гештальтиста важно для детей (или взрослых), которые все еще сепарируются от родителей – это может помочь им преодолеть невроз или излечить его – но это не тот взгляд на здоровье человека, который предлагает гештальт терапия.
Взгляд, предлагаемый гештальт терапией это уважение к природе, к разумному использованию ее ресурсов, и ко внутренним ресурсам, заложенным в человеческой природе, способной создать все, что необходимо для развития. Таким образом, в гештальт терапии заложено видение, соответствующее вызову времени.
Лора Перлз: Вы обозначили большую часть того, что я собиралась сказать. Я, наверное, могу подчеркнуть некоторые из них, а другие прояснить. Вы говорите о смешении теоретических моделей. Я бы добавила, что многие люди, называющие себя гештальт терапевтами настолько несведущи в теории, что они даже не знают что значит слово гештальт, откуда оно происходит и как возник концепт гештальта. Это, отчасти, следствие анти-интеллектуализма шестидесятых и семидесятых. Они просто не могут ясно говорить о том, что они делают. Они не понимают, что они делают, однако делают это. И иногда довольно неплохо.
Кроме того, в той степени, какой они этого не делали ранее, гештальт терапевты должны принять участие и черпать знания в текущем общем дискурсе о психотерапии. Со времени основания психоанализа идет непрекращающееся обсуждение, и гештальт терапевты нуждаются в подпитке от более полноценного участия в нем. Для этой дискуссии, я бы предложила думать о гештальт терапии как о нашем клиенте, будущем которого мы озабочены и чье будущее зависит от того, что у него есть сейчас, а чего сейчас нет. То есть, какая поддержка есть сейчас и какие препятствия стоят на пути.
Я бы хотела услышать предложения от всех вас, какая поддержка, как вы думаете, доступна сейчас для развития гештальт терапии. Мы должны, как и для любого из наших клиентов, поддержать формирование гештальтов, представляющих наибольшую важность, а значит наиболее значимые для роста, и сделать их фокусом внимания. В таком случае, мы должны спросить, что представляет наибольшую важность для гештальт терапии здесь и сейчас?
Йонтеф: В течение прошлых лет люди спрашивали существует ли будущее у гештальт терапии. Когда я впервые услышал этот вопрос, я отмахнулся от него. Но сейчас я думаю настало время, чтобы задать его. Это обсуждение, на мой взгляд, прекрасная возможность для того, чтоб рассмотреть его. Я не сомневаюсь в том, что у гештальт терапии есть будущее. Всегда будет потребность в хороших терапевтах. Также я не сомневаюсь в том, что есть будущее у принципов, на которых стоит гештальт терапия и на которых она построена. Я верю в то, что эти принципы укоренены в базовых человеческих потребностях, но у меня есть вопросы о будущем гештальт терапии как целого. Я думаю, в опасности находится сам способ применения этих принципов в гештальт терапии. Мне кажется, мы находимся в кризисе идентичности или кризисе развития. Наше будущее зависит от нашего решения о том, кто мы есть и кем мы не являемся. Аналогично, наше настоящее зависит от того, решили ли мы определенные задачи развития в течение прошлых лет. Пятнадцать лет назад, когда я пришел в гештальт терапию, у нас была иллюзия, что определить что такое гештальт терапия просто. Казалось, достаточно сказать: мы знаем, кто такие психоаналитики, это сдержанные парни в костюмах и галстуках, которые заставляют пациентов называть их докторами. Также мы знаем, кто такие роджерианцы – это такие пассивные приятные парни, которые не доводят дело до конца. Мы – не они! Мы дикие парни, мы хорошие парни.
Что ж, времена изменились. Психоаналитиков можно распознать, но совсем не по этому описанию. Они говорят об эмпатии, по крайней мере некоторые из них, о человеческих отношениях, вместо того, чтоб говорить только о переносе. А некоторые говорят на языке процессуальности. Эклектически работающие терапевты заимствовали многое из того, что мы открыли и за что боролись в гештальт терапии. Кроме того, значительно выросло число гештальт терапевтов. Я включаю сюда тех, кто делает ужасные вещи от имени гештальт терапии. Те из нас, кто не делает ничего ужасного предлагают нам думать о себе, а не о других. Так, будто можно просто игнорировать тот факт, что некомпетентные терапевты эксплуатируют клиентов, прикрываясь именем гештальт терапии. У меня есть любимая страшная история о парне, который пришел на воркшоп выходного дня, а на следующее утро объявил себя гештальт терапевтом. Меня беспокоит то, что этот человек спустя пятнадцать лет, все еще без подготовки, продолжает называть себя гештальт терапевтом и наверняка учит людей делать то, чего сам делать не умеет.
Было предпринято множество попыток, явных и неявных, определить, что же такое гештальт терапия. С одной стороны, гештальт терапия это техника или набор правил. Некоторые люди принимают это определение и идут своим узким неизменным путем. Другие принимают это узкое определение гештальт терапии, но страдают от этой узости. Тогда они добавляют то, чего по их мнению, не хватает, но без интеграции. У них получается гештальт терапия плюс еще что-то – довольно длинный список. “Гештальт-терапия и…”.
Другая группа, о которой я слышал и читал, говорит что гештальт терапия это устаревший свод правил и техник и что они были гештальт терапевтами в прошлом. К примеру, некоторые из них говорят что гештальт терапия это использовать свои эмоции и чувства, а не разум. Но потом они обнаруживают, что у них есть разум, и следовательно, гештальт терапия для них устарела. Сейчас, конечно, очевидно что такие границы гештальт терапии слишком узки. Они подменяют целое частью. Но реакция против этой узости также меня беспокоит. Одна из таких реакций это провозглашение, что гештальт терапия это то, что делает гештальт терапевт. Но это вообще не определение. По крайней мере, мы вынуждены спросить: а какой гештальт терапевт? И ответ будет “Ну, очевидно, хороший гештальт терапевт”. Но откуда нам знать, какой из терапевтов хорош, а какой плох. Просто сказать “я знаю” недостаточно.
Кроме того, это приводит нас к определению гештальт терапии через харизму. Тот, кто способен собрать аудиторию и клиентуру, признается гештальт терапевтом. Мне кажется это интеллектуальной низостью, это одновременно и теоретически и политически
неадекватно, и мы слишком долго не уделяли внимания этой неадекватности. Если мы продолжим игнорировать необходимость определить кто мы в своей сути и каковы наши границы, я предвижу будущее, в котором нас заменит бесконечное количество техник,
практикуя которые, люди будут использовать наше имя во оправдание своей плохой терапии, своего никудышного обучения и своей недостаточной тренированности.
Я вижу три основополагающих принципа, создающих согласованность того, что мы делаем. Первый принцип это теория поля, рассматриваемая шире понятий фигуры и фона. Мы редко говорим об этой теории, за исключением нескольких минут обсуждения динамики фигура/фон. Я не собираюсь говорить сейчас об этом, так как необходимое всестороннее описание представляется мне слишком объемным, для того чтобы быть сейчас рассмотренным.
Следующие два принципа, о которых я хочу сказать пару слов, так как я думаю, что они относятся к нашему будущему и сердцу, если мы хоть что нибудь стоим как гештальт-терапевты. Первый из них это феноменология. Сейчас термин феноменология используется в смысле близком к слову “переживание”, что делает его, на мой взгляд,
бесполезным. Воспринимаемый как отдельное направление феноменологический подход в психотерапии означает такое участие терапевта, в котором он вовлечен в происходящее, впечатлен им, и очевидным образом, использует интерпретации очень редко и только для того, чтобы прояснить переживаемое сейчас. Это требует умения
“выносить за скобки”, оставлять убеждения о реальности и ее принципах и смотреть свежим взглядом каждый раз во время работы.
Недавно я проводил обучающую группу, в ходе которой один из участников исполнял роль терапевта, а другой роль клиента. Клиент погружался в действительно ужасающий опыт. Все в группе были тронуты настоящей трагедией, это не было обычной невротической жалобой. Терапевт при этом имел четкое правило, он знал что в гештальт терапии не следует спрашивать “почему”. В момент переживания боли, обычной человеческой боли, клиент сказал: “Почему я?”, закатывая глаза так, будто он хотел заорать: “Господи, почему я?!”. И все что сделал терапевт это набросился на слово
“почему”.
Другой аспект феноменологии, который необходимо упомянуть это эксперимент. Мы говорим другим людям, не гештальт терапевтам, что мы можем делать нечто большее, чем просто следовать за клиентом: мы можем использовать свой талант чтоб создавать
ситуации, увеличивающие осознавание. Но в то же время, я наблюдаю, что гештальт терапевты склонны превращать эксперименты в упражнения, призванные сделать
клиента более выразительным, более открытым, более креативным, более революционным. Однако, истинная цель эксперимента это прояснить, что сейчас есть, включая блоки, и в том чтоб рассматривать опыт клиента целостно, а не частично.
Второй базовый принцип, который, по моему мнению, определит выживем ли мы в будущем как гештальт терапия, это наша экзистенциальная основа. И не имею ввиду просто обращение к человеческому бытию вместо какой-то внутренней природы. Я имею
ввиду экзистенциализм как диалог Я – Ты. Я верю, что это основа гештальт терапии, однако мы все еще не прояснили значение экзистенциализма. Если мы хотим ответить критикам, искажающим смысл гештальт терапии, нам необходимо будет это прояснить.
Диалог это форма контакта и я думаю, что мы относительно ясны в своей литературе касательно того, что такое контакт – ценность различий, соединение и сепарация и движение между ними. Нам следует быть намного более ясными в определении специфической формы контакта, необходимой для исцеления, а именно диалога. Диалог включает уважение, вживание, переживание феноменологии клиента и, в то же время, раскрытие того, кто мы есть, обнажающее наше присутствие.
Большинство гештальт терапевтов идут на самораскрытие, но по моему мнению, они не уважают феноменологию клиента.
Третий жизненно важный аспект диалога Я – Ты, который часто нарушается: позволить чему-то произойти между клиентом и терапевтом. К примеру, терапевт признает клиента таким, какой он есть и позволяет клиенту узнать, кто он есть, но ни один из них не
затронут другим. “ Я – это я, ты – это ты ТОЧКА ”. Я – Ты означает готовность к диалогу, к совместности. Диалогическая настроенность означает сдачу себя на милость химии происходящего между клиентом и терапевтом. В случае присутствия различий или
конфликта между терапевтом и клиентом, диалогический гештальт терапевт позволяет себе быть затронутым и измененным своим клиентом.
И последний аспект, который я хотел бы затронуть, но не рассматривать (Господь видит, рассмотрение его не должно быть необходимым) заключается в том, что диалогичные отношения не должны включать использование. Но, конечно, этот вопрос нуждается в рассмотрении, поскольку я вижу использование как со стороны благонадежных гештальт терапевтов, так и со стороны социопатов. Я не буду рассматривать этот вопрос только в
силу дефицита времени.
Я не согласен с тем, что я слышу о том, в каком направлении нам следует двигаться. Я считаю, в большинстве своем мы согласны с необходимостью теоретического, дидактического и практического прояснения того, кто мы есть. Но мы не согласны в вопросе уровня организации, уровня сообщества. Я слышу, что наше мировоззрение
анархично. Прежде чем заняться психотерапией, я окончил факультет политической философии. Я изучал анархию. Я верил, что она не работает. Я и сейчас верю, что она не работает. Мы очень наивны, если думаем, что наши шансы выжить выше, если мы
анархисты выше, а не тоталитаристы. Я думаю, мы должны выбрать что-то между. Если мы не определим, что такое гештальт терапия для всего национального сообщества, то тот, кто следует за клиентом, не присутствуя, будет иметь полное право сказать “ я – гештальт терапевт ”. Тот, кто думает, что диалог это значит быть вежливым и
приятным будет иметь право называть это гештальт терапией. И, что хуже всего, тот, кто использует свое терапевтическое присутствие для нарциссической демонстрации своей власти и креативности, с тем чтоб получить признание, не только может, но и станет центром внимания. Не все, что харизматично, креативно и называется гештальт терапией является гештальт терапией или вообще полезно. Если мы позволим говорить о гештальт терапии, как о терапии, где терапевт относится к клиенту нарциссично в силу потребностей своего характера, а не присутствует ради терапевтического процесса
клиента, наше будущее сомнительно и должно быть таковым.
Миллер: Гари Йонтеф дал обоснованный ответ на вопрос Лоры о том, какая поддержка сейчас доступна. Он ясно обозначил, что большая часть поддержки должна быть дискриминирующей. Позже я хочу скрестить с ним шпаги в вопросе об анархизме.
Анархизме, а не анархии. Пока же я хотел бы передать микрофон Мириам Польстер.
Мариям Польстер: Когда мы рассматриваем будущее гештальт терапии, в то же время
обращаясь к базовым догмам гештальт терапии, мы приходим к последствиям для отношений между организмом и средой. Мне кажется, будущее гештальт терапии будет заключаться в нашей способности иметь дело с полярностями и парадоксами. Мы получили в наследство мир, полный противоречий, с которыми мы должны жить.
Гари поднял несколько вопросов об абьюзах, которые, как нам хорошо известно, совершаются от имени гештальт терапии. Позвольте мне напомнить вам, что все что предшествовало нашей философии гештальт терапии, каждая философия, рожденная с целью помочь человеку также проходила этот путь. Каждая теория, предлагавшая
некоторый способ жить, также деградировала в какой-то вид использования или набор слоганов. Такие теории уязвимы в этом, и мы тоже уязвимы. Вопрос, который возникает сейчас – это как мы можем контроллировать это? Кто хочет стать контроллером?
Контролирование гештальт терапии это негативный подход к проблеме, что еще мы могли бы сделать?
Для меня вопрос будущего гештальт терапии заключается в парадоксе: как мы можем сохранить нашу идентичность, не тревожась о ее сохранении? Все, кто тревожатся о сохранении идентичности не имеют ее и исходят из вынужденности, а не из свободы.
Парадокс заключается в том, что в тот момент, когда вы верите в какую-то теорию, вы принимаете ее как догму. Теория становится идентичностью и вытесняет инициативность и витальность. Почитайте Джеймса Турбера, “Война мужчин и женщин”, чтобы увидеть абсурдность того, к чему могут привести догмы.
Вместо того, чтобы быть так сильно озабоченными идентичностью, мы можем думать о ясности и артикуляции. Фигура/фон – мы снова к этому вернулись. Если мы знаем наши принципы, если мы также понимаем с чем мы сотрудничаем, мы, человеческие существа,
прямоходящие среди всех зверей на лице земли. Если мы осознаем, что мы имеем дело с нашей противоположностью – не в смысле противостояния, а в смысле Другого – когда мы имеем дело с клиентом, тогда наше взаимодействие, как сказал Гари, будет
диалогичным.
Диалог в некотором смысле это базовая полярность. Когда вы осознаете полярность, вы пробуждаете диалог. Я недавно говорила о музыке, что мой разум видит как прекрасное.
Я говорю о музыке при первой возможности. И мне пришло в голову, что то, что вы видите в хорошем выступлении, или красиво написанном произведении, или исполнении целиком, это дух диалога.
К примеру, когда вы слушаете хороший концерт, вы слышите диалог между солирующим инструментом и оркестром. Солирующий инструмент предлагает идею. Оркестр рассматривает ее и отвечает, а солирующий инструмент откликается на это, и все повторяется. Так что я хочу рассмотреть как мы, гештальт терапевты, будем вести диалог со средой, с Другим в мириадах различных форм, не делая борьбу за идентичность обсессивной фигурой.
Один из элементов среды, с которым мы должны будем вступить в диалог это развитие технологий. Нам придется столкнуться с вопросом, поднятым Полом Гудманом много лет назад: мы создаем технологию без философии. Мы растим одного изобретателя за
другим, не имеющих ни малейшего понятия о природе человека и не озадаченных вопросами, которые возникают при уделении внимания природе человека.
Под технологией я имею ввиду, к примеру, аудиокассеты, терапевтические программы, брошюры “Как…”, терапию в виде телесериалов – все это примеры умножения возможностей для терапии, предоставляемых технологией. Как мы будем использовать
все эти возможности – очеловечивать их, использовать их, бороться против них? То, с чем нам придется столкнуться, я в этом уверена, это увеличение технологий, и не только техники, хотя наверное это наиболее заметная форма. Бихевиоризм, о котором говорили
ранее, это технология, а не философия. Существует имплицитная форма философии, хотя бихевиористы говорят, что ее нет. Многие бихевиористы скажут, что вам не нужна осознанность. Все, что вам нужно это график непредвиденных обстоятельств и график
получения поддержки, они определят программу вашего поведения, и вуаля, оно возникнет. То есть это технология. Вы нажимаете кнопку, получаете результат и не важно, что происходит между этим. Это технология, и не важно делает она сосиски или адаптированных к среде людей.
Я думаю, нам необходимо конфронтировать эту позицию. Вы и я должны всерьез задуматься, что нам делать с растущей технологизацией. Мы, по мере того как мытехнологически развиваемся, становимся пере-развитыми подростками. Мы можем
делать все важные вещи, которые делают взрослые, однако то, что происходит между нашими ушами может быть не столь развито. Я периодически угрожаю написать статью “Голова это тоже часть тела”, о чем мы иногда забываем.
Другая сфера развития в технологии это, конечно, фармацевтика. Мы меняем все – настроение, генетическую наследственность – Боже мой, мы даже изменили процесс зачатия. Можно ли с еще большим высокомерием пытаться все контроллировать?
Кроме того, нам придется социально сталкиваться с эндемическими катастрофическими реакциями. Я сравниваю свое детство с детством своих детей. Я была оптимистом. Я была наивной – происходили вещи, о которых мне следовало бы знать – но я была жизнерадостной.
Повзрослеть это хорошо. Мне казалось, мир полон возможностей. Не то, чтобы я не была в курсе трагичности, трудностях и тяжелом труде. Но я всегда ко всему относилась оптимистически. И это не мировоззрение того поколения, с которым мы будем иметь
дело. Я думаю, мы будем иметь дело с обществом, пронизанном катастрофическими реакциями.
Что означают катастрофические реакции? Как вы помните, Курт Гольдштейн (если вы не помните, прочтите его), указал на некоторые особенности поведения, катастрофические реакции, возникающие вследствие повреждения мозга. Ригидность, конкретность (как и
любая вещь она может быть и хорошей и дурной), стереотипическое поведение, узость взгляда на мир, желание оставить мир неизменным, в основном потому что людям кажется, что они не в состоянии справиться с неизвестным.
Я повторюсь, это было органическое повреждение. Он работал с группой солдат, целостность головного мозга которых была серьезно нарушена. Вы и я имеем дело с популяцией, эмоции и мышление которых нарушены, но эти нарушения это результат общественного насилия, а не повреждения мозга.
Мы пережили одно потрясение за другим. Причина нынешнего равнодушия к президентской кампании кроется не только в кандидатах. Она кроется в том, что предшествовало им. Вы, я и наши дети не верим в то, что наш голос на выборах что-то решает. Это невероятное отношение, особенно для молодежи. Наверное, необходимо некоторое освобождение от пелены на глазах. Я была слишком наивна, наше поколение, вероятно, не смотрело в глаза определенному уродству, которому должно было смотреть в глаза.
Но противоположность также травматична. Вы и я будем иметь дело с поколением, живущем в состоянии катастрофической реакции, и будет необходимо вести диалог не только между нами и другими, но и также и диалог между нами и катастрофой.
Говоря о парадоксе, я бы хотела закончить, цитируя Лао-Дзы, которой предположил, что ценность пустой лодки заключается в ее пустоте. Она заключается в том, что придет и заполнит ее. Это иной способ сказать, что мы не должны так сильно быть озабочены идентичностью. Мы должны быть озабочены тем, чем мы заполним лодку, которая ожидает заполнения.
Зинкер: Есть небольшой вопрос о факте возникновения гештальт терапии. Я просматривал “Ресурсы гештальт терапии” Джерри Когана, и дал себе задание сосчитать количество докторских диссертаций в новом издании. Десять процентов диссертаций имели отношение к гештальт терапии! Итак, мы здесь. Наше учение преподают в
колледжах и университетах, наши книги стали учебниками.
Это одновременно пугающе и возбуждающе, как вы уже слышали. Я бы хотел сказать о двух главных категориях – нашем будущем в сфере тренинга и нашем будущем в развивающейся теории. Я осознал этим утром, что я использую слово тренинг, а не обучение. Это печально. Мы больше тренируем, чем учим. Слишком часто мы сконцентрированы на оттачивании навыков, а не на обучении людей. Мы должны пересмотреть устаревшую систему преподавания по типу мастер-подмастерье. Нет больше героев и героинь, которых следовало бы копировать. Мы и есть они.
Мы должны рассматривать наших студентов как имеющих уникальное поле для развития. Мы рассматриваем их, как имеющих воспринимаемую массу, как приходящих откуда-то с определенным прошлым в политических науках, философии, педагогике или психологии.
Мы начинаем понимать, что уважение к развитию индивида важнее скармливания им определенных принципов. В Кливленде мы подчеркиваем навык наблюдения, а не техники. Фриц сказал: “ Все что вам нужно делать это видеть и слышать ”.
Это феноменологическое основание гештальт терапии. Это означает, что мы сперва должны предлагать студентам слышать и видеть. Если научиться использовать свои ощущения, будет намного проще использовать методы, которые мы преподаем.
Мы были ленивы интеллектуально и теоретически в обучающих программах. Мы уполовинили необходимую литературу и посчитали старомодным устраивать дебаты о понятиях и концептах. Однако ситуация меняется. Мы начинаем спрашивать студентов:
“Что это значит? Что ты делаешь? Как это соотносится с твоими идеями? Каковы твои намерения с этим человеком?”
Нам необходимо создать процесс оценки обучения. Как происходит обучение? Как мы умудряемся учить, не устраивая экзаменов? Творческое обучение подразумевает включение учащегося как участника процесса, а творческая оценка подразумевает
активное участие учащегося и оценивающего. Это происходит, когда оба участника процесса воспринимаются в своих различиях. Ситуация сама по себе тогда становится формой обучения.
Мне нравятся технологии. Мне нравится микрофон. Я помню, как пятнадцать лет назад Фриц Перлз сходил с ума по видеосъемке. Синтия Харрис и я сидели с Фрицем в маленьком отеле и смотрели его кассеты. Он был в таком восторге касательно этих кассет и я никогда не забуду этот случай, потому что через некоторое время мне стало
скучно, и мое внимание было привлечено тем, как выглядел Фриц. Он был красив. Я начал его рисовать, а он заметил и очень разозлился на меня. Я так и не закончил свой рисунок. По мнению Фрица, видеокассеты были наиболее многообещающим методом
изучения гештальт терапии.
После всех этих лет, мы начинаем осознавать значение видеокассет для обучения. Представьте себе, что вы спросили студента: “Что ты собирался сделать, когда увидел что она хочет прерваться?”, а студент отвечает: “Что вы имеете ввиду? Когда она собиралась прерваться?”. Используя видео, вы можете сказать: “Давай посмотрим, сейчас в этом моменте, когда ее лицо покраснело, а взгляд изменился. А теперь
посмотри на себя. Где ты был в этот момент? Куда ты отправился? Что, как ты считаешь, происходило с ней?”. Это очень мощная техника, и в Кливленде мы потратили много денег на это. Синтия Харрис и Джулиан Леон, работающие у нас, занимаются видеосъемкой. Мы также используем видеосъемку для изучения цикла осознанности и
того, как он работает.
Я хочу присоединиться к тем, кто говорит, что гуру-обучение впечатляюще, мистично и оставляет слушателя глупым или, по крайней мере, не информированным. Гуру-обучение поддерживает почитание героев и стереотипическое подражание им. Мы достаточно были маленькими Фрицами, давайте будем собой.
В отношении теории, впереди много работы. У нас есть множество вводных текстов. Я думаю, настало время написать тексты для продвинутых, несмотря на то, что вводные тексты очень важны. Мы должны зафиксировать наши идеи с большей ясностью и большей детальностью, но настало время двигаться вперед. Вот некоторые направления развития, которые важны, на мой взгляд, для будущего. Другие выступающие уже обозначили некоторые из них.
Мы начинаем разрабатывать теорию групповой гештальт терапии, основанной на цикле осознанность-возбуждение-контакт и эксперименте, а также на групповых процессах и теории малых систем. У нас есть книга под названием “За пределами горячего стула” под редакцией Федера и Рохала. Это важная книга – первое издание по групповой гештальт терапии.
Мы обнаруживаем способы интеграции теории малых систем в нашу работу. Это включает группы, семьи и отношения взрослых. Мы начинаем соединять гештальт принципы с большими системами. Один из воркшопов на этих выходных представиткое-что из этого. В Кливленде есть программа, в которой мы учим организационному
развитию и изучаем большие системы с точки зрения гештальта. Много лет назад Ирвин Польстер зашел в кофейню с тем, чтобы изучить понятия сообщества, войдя в диалог с посетителями. Настало время, когда мы начинаем ценить и наслаждаться возможностью
иметь сообщество. Это восхитительно – сообщество, в котором мы не только заботимся о себе, но также и друг о друге.
Следующий пункт моего выступления наиболее важен: гештальт теория элегантно интегрируется с традиционной культурой мысли, а также с новыми разработками в психотерапии. Я не говорю о неаккуратной эклектике, но о продуманной теоретической
сверх-структуре. С моей точки зрения, наиболее исчерпывающая модель в гештальт теории это цикл осознанность-энергия-контакт. Это цикл, начинающийся с ощущений, потом переходящий в осознанность и создающий возбуждение или энергию. Мне больше
нравится слово энергия, потому что оно не такое романтичное. Ощущения, осознанность, энергия, движение, контакт, уход из контакта, снова ощущения и так далее. В последнее
время мы рассматривали ту часть цикла, где осознанность и контакт связаны. Мы были склонны уделять чрезмерное внимание движению, поскольку мы живем в обществе, ориентированном на действия, оставляя уход или такие системы ухода как йога и другие
такие вещи “этим сумасшедшим йогам”.
Я верю, что нам следует изучать весь цикл, а не только активную часть с кульминацией в контакте. Для того, чтобы понять уход, мы должны интегрировать озарения, открытые в йоге, медитации, гипнозе и других методах безмолвного пребывания в мире. Не только
активного действия в мире. Есть определенные системы, фокусирующиеся на осознавании: для примера, психоанализ, транзактный анализ, экзистенциальный анализ, юнгианский анализ. Мы должны интегрировать их ценные озарения в нашу теорию цикла.
Крайне необходимо держать головы в порядке, чтоб пережить ощущение глубины. Проблема застревания в осознанности, без продвижения к энергии это то, как развивается обсессивная мертвость. Одна из проблем психоанализа в том, что он растит
обсессивных людей, которые растят других обсессивных людей. Мы должны разработать способ думать о переходе от феномена осознанности к энергии. Мы должны научиться связывать энергию и движение. Некоторые из систем, начинающих с этапа энергии это
биоэнергетика, происходящая из райхианской точки зрения, и Радикс, система терапий разработанная Чарльзом Келли.
Мне нравится говорить о идее создании заряда – энергетического заряда – в человеке как о способе создания полноты возможности движения и контакта, и я думаю мы можем включить эту идею в наши размышления о движении и контакте. Здесь мы можем учиться
у определенных точек зрения, фокусирующихся на движении тела: танец, айкидо, тай чи, ката – форма танца в карате – Дзен и искусство стрельбы из лука. Все это может помочь нам увидеть как движение соотносится с контактом.
Мы должны включить идеи молчания и медитации в нашу работу. Важно держать мечтания при себе. Важно уходить. Также есть системы, фокусирующиеся на части цикла, касающейся ощущений. Они предлагают вам чувствовать, двигаться и смотреть, что
меняется. Некоторые примеры это терапия полярностей, Ломи, арт терапия и терапия музыкой.
Смысл в том, что если мы рассмотрим полный цикл со всех этих перспектив, мы можем разработать систему феноменологической диагностики, позволяющей нам сказать, где конкретно клиент застревает и где должна происходить работа. Кто-то не может
чувствовать, другой легко, но поверхностно возбуждается. Обсессивный застревает между осознанностью и энергией, и так далее.
Полный энергии человек, не имеющий возможности реализовать это в движении, остается соматически заблокированным. Его или ее лицо красного цвета, напряженное, грудная клетка расширена и напоминает замерзшую бочку. Такой человек может иметь
высокое артериальное давление, или что-то такое. Человек, который много двигается и не может войти в контакт это так называемый истерик, переживающий много неистовой активности – это форма психологического coitus interruptus – отсутствие возможности
завершить процесс.
Очень азартно разработать глобальную теоретическую систему, использующую язык феноменологии, систему которая могла бы принадлежать гештальт терапии.
И напоследок, я хочу сказать, что для того, чтобы избежать психологического атеросклероза необходимо продолжать импровизировать, быть креативным, игривым и жизнерадостным. В то же время, мы можем избежать чрезмерной раздробленности,
продолжая фокусировать наше мышление.
Большое спасибо.
Из книги “Teaching a Paranoid to Flirt: The Poetics of Gestalt Therapy “
© 2011, Michael Vincent Miller, The Gestalt Journal Press, 412 p.
© 2018, Конопко А. С., любительский перевод на русский
Для отправки комментария необходимо войти на сайт.