От души благодарю Джанни Франчесетти за его разрешение перевести и разместить на своем сайте эту статью.
Приятного всем чтения!
*прим. от редактора Фронезис (греч. φρόνησις) — философский термин, введенный Аристотелем. Эффективное ситуационное мышление, помогающие принимать правильные решения и давать правильные оценки. Можно сказать, что это способность быстро сообразить, что в данной ситуации хорошо, а что плохо. В соответствии с оригинальным текстом фронезис может быть определен как «суждения, способствующие действию по поводу вещей, хороших или плохих для человека, [о том,] какие [вещи являются благами] для хорошей жизни».
Джанни Франчесетти – доктор медицинских наук, психиатр, психотерапевт, президент Международного Института Психопатологии и Гештальт-терапии, Турин, Италия
Джанни Франсетсетти: психиатр, гештальт-терапевт, адъюнкт-профессор феноменологического и экзистенциального подхода, деп. Психологии, Университет Турина (Италия), международный тренер и научный руководитель, он широко публиковал статьи о психотерапии и психопатологии, исследуя оригинальные подходы к пониманию клинических переживаний с точки зрения феноменологической и гештальт-терапии и предлагая новые модели для формирования конкретных клинических расстройств (включая опыт паники, депрессии, психоза и обсессивно-компульсивного расстройства). Он президент Центра гештальт-терапии в Турине и ИПСиГ (Международный Институт гештальт-терапии и психопатологии). Он является экс-президентом EAGT (Европейской ассоциации гештальт-терапии), SIPG (Итальянского общества гештальт-терапии), FIAP (Итальянской федерации ассоциаций психотерапии), членом Нью-Йоркского института гештальт-терапии, Ассоциации «Развитие гештальт-терапии» (AAGT), Европейская ассоциация психотерапии (EAP) и Общество исследований психотерапии (SPR).
Вступление
Понятие Теории Поля использовалось в психотерапии различными способами и разными авторами, так же как и разными способами теми же авторами в разное время. Без уточнения значения термина существует риск возникновения вавилонской путаницы, в которой часто непонятно, о чем мы говорим (Staemmler, 2005). Цель этой главы не состоит в том, чтобы предложить универсальное определение понятия, но предложить теоретическую структуру, принимая во внимание сложность вопроса, которая достаточно ясна и проиллюстрировать ее последствия для клинической практики.
В предыдущем издании книги (Brownell, 2008) Графни и О-Нил подготовили главу о полевой перспективе в гештальт-терапии. Там авторы описали теорию поля во всей ее сложности и подчеркнули различия среди основных используемых теорий (в частности, Lewin’s и Perls, Hefferline & Goodman’s)1, представив последствия перспективы в клинической практике и предложив ряд ценных примеров терапии. В этой главе я опираюсь на эту прекрасную дискуссию и на работу других авторов, которые разработали эти концепции (Latner, 1983; Yontef, 1984; Parlett, 1991, 2005; Wheeler, 2000; Cavaleri, 2001, 2003; Yontef, 2002; Kennedy, 2003; Robine, 2004; Jacobs, 2005; Staemmler, 2005; O’Neill, 2008; Wollants, 2008; Jacobs and Hycner, 2009; Bloom, 2011, 2016, 2017; Spagnuolo Lobb, 2013; Day, 2016; Philippson, 2017b). На заднем плане лежат другие теории поля из других моделей, в частности из психоанализа, где теория поля на сегодня вызывает растущий интерес (Stolorow, Brandchaft and Atwood; 1994; Orange, Atwood and Stolorow, 1997; Baranger, 2005; Baranger and Baranger, 2008; Stern, 2010; Neri, 2016; Ferro, 2016), так же (Tolman, 1959; Pribram, 1971; Combs, 1999).
Я опираюсь здесь на эту литературу для того чтобы предложить феноменальную, феноменологическую и психопатологическую полевую перспективу и стратегию которая может утвердить конкретную теорию человеческих страданий и терапию на практике. Эта полевая перспектива не предлагает технику, которую можно применить в качестве поведения или как некий метод, но предлагает такой подход к терапии, который помогает управлять терапевтическим действием по мере его появления в конкретной ситуации. Терапевтическая эффективность основана на том, как здесь и сейчас разворачивается в терапевтическом альянсе, и на интерсубъективных явлениях, а не на ручных методах (Duncan, Miller, Wampold and Hubble, 2010; Day, 2016). «Теория» поля – это не tekhnē (техника) (то есть повторение определенного поведения для достижения цели), а скорее phronēsis (фронезис)2: способность прокладывать путь, учитывая потенциальные возможности и ограничения существующей ситуации (Orange, Atwood and Stolorow, 1999; Sichera, 2001).
Phronesis (фронезис) этой полевой перспективы подразумевает направление и заново возникающую в любой конкретной ситуации интервенцию, которая разворачивается и которая может быть определена как специфическая и может рассматриваться для целей исследования. Таким образом, полевая перспектива – это не теория техники, а теория фронезиса. Предоставляемая мною идея опирается на теорию поля в психотерапии в целом, а не только в гештальт-терапии, и стремится развить теорию поля организм/среда, введенную Perls (1942) и Perls, Hefferline и Goodman (1951). Эта перспектива помогает нам понять терапевтическую работу в радикально реляционном свете.
Общие элементы Теории Поля
В психотерапии, а также в гештальт-терапии можно найти различные полевые перспективы, раскрывающие глубоко укоренившиеся теоретические различия, которые лежат в основе клинических практик, которые могут быть весьма разными. Общие понятия с точки зрения гештальт-терапии могут быть описаны пятью принципами теории поля, которые были определены Малком Парлеттом (1991, с. 3-6)
1. Принцип организации.
Все взаимосвязано, и смысл вытекает из общей ситуации. Свойства вещей определяются посредством контекста их использования, более широкой организацией общего значения
2. Принцип единовременности.
Текущий образ действий объясняется посредством совокупности влияний данного поля. Никакой специальный причинно-следственный статус не присваивается событиям в прошлом, так же как и так называемый особый статус «цели» не присваивается будущим событиям, хотя они оба являются частью эмпирического поля в настоящем. «Психологическое прошлое и психологическое будущее являются одновременными частями психологического поля в данный момент времени»: интерес терапевта заключается в том, как прошлые или будущие события являются частью настоящей действительности данного поля.
3. Принцип сингулярности (единственности).
Каждая ситуация уникальна, каждая череда обстоятельств и каждый человек уникален. Обобщения совершенно неизбежны, но они могут привести к априорному структурированию воспринимаемой реальности, что может легко привести к поиску в настоящем того, что вы ищете. Сосредоточение внимания на сходствах может привести к тому, что мы упустим из виду особенности реальной ситуации: мы должны иметь возможность сохранять уникальную перспективу.
4. Принцип изменяющегося процесса.
Поле постоянно меняется, каждый опыт временен, мы не можем дважды получить абсолютно идентичный опыт (ср. Гераклит: «Никто никогда не входит в одну и ту же реку дважды»). Ничто не является абсолютно фиксированным и статичным; реальность разворачивается путями, которые никогда не могут быть полностью предугаданы.
5. Принцип возможной значимости.
Все в поле является частью общей организации и потенциально имеет смысл, хотя может показаться неуместным. Гештальт-терапия заинтересована в очевидном, в том, чтобы заново представить то, что стало автоматическим или воспринимается как само собой разумеющееся или не имеет значения. Диапазон возможной релевантности не ограничен некоторыми частями общего поля, мы должны быть открыты для текущей конфигурации поля, без фиксированного критерия того, что является релевантным.
Эти принципы образуют горизонт, на котором могут располагаться различные теории поля, основанные в психотерапии и гештальт-терапии. Они формируют основу для множества точек зрения, одной из которых является точка зрения на феноменальное поле, феноменологическое поле и психопатологическое поле, которые я здесь представляю.
Феноменальное поле как полу-сущность: радикальная феноменологическая перспектива
«Конкретный вопрос в конечном итоге становится неизбежным. Является ли «поле» в конечном счете просто метафорой, полезной производной концепцией и структурой, которую можно использовать для объяснения того, что трудно объяснить? Или это «что-то там» в форме явного энергетического поля в «пространстве между»? (Parlett, 2005, p. 60).
В особенности основополагающий текст гештальт-терапии (Perls, Hefferline and Goodman, 1951) говорит о поле организм/окружающая среда. Посредством этой теории отцы-основатели отвергли редукционистскую перспективу рассмотрения организма, не рассматривая его среду, чтобы принять перспективу, которая учитывает взаимодействие между ними. Взаимодействие является непрерывным, необходимым и неразрешимым и лежит в основе перехода от взгляда, ориентированного на индивидуума, к взгляду, ориентированному на взаимодействия между организмом и окружающей средой.
Похоже, что все авторы гештальт-терапии согласны с этим, но именно в этот момент их взгляды расходятся. Некоторые авторы (Robine, 2008) считают, что в любое конкретное время у каждого есть определенное поле организм/среда, точно так же, как у каждого есть свое собственное поле зрения, состоящее из диапазона всего, что они могут видеть, или свое собственное аффективное поле, состоящее из диапазона всего, что относится к ним аффективно в тот момент. Таким образом, поле каждого человека отличается и зависит от текущей ситуации (и, следовательно, отличается в каждой ситуации).
Другие авторы гештальт-терапии предложили другую совместно созданную теорию поля, которая была названа «феноменологическим полем». (Cavaleri, 2003; Spagnuolo Lobb, 2013; Francesetti, 2015a). Эта теория позволяет нам сосредоточиться на встрече нового эмпирического опыта, который возникает в данной ситуации.
Для более ясного теоретического понимания и, основываясь на работе других авторов (Crocker, 2009; Bloom, 2009), я считаю необходимым провезти различие между феноменальным и феноменологическим полем.
Феноменальное поле
Под «феноменальным полем3» я подразумеваю диапазон внутри которого возникают новые эмпирические явления в ходе встречи. Его можно рассматривать как диапазон всех возможных форм, составляющих возможности (в этом поле может появиться много разных форм опыта) и ограничения (в этом поле могут возникать не все формы опыта). Это область пространства-времени, в которой сила производит эффект (Максвелл) 4.
Феноменальное поле порождается всем тем, что важно и распространяется в пространство и время настолько, насколько оно может вызвать разницу в опыте – это его границы. На него влияет не только то, что может ощущаться пятью органами чувств, но также влияют воспоминания прошлого и будущие ожидания. Например, присутствие любимого человека или человека, которого мы боимся в соседней комнате, влияет на наше нынешнее переживание, также как например наше состояние ума при чтении книги, даже если органы чувств ничего не воспринимают напрямую.
Поле воспринимается не через дифференцированное восприятие пяти чувств, а через ощущения, которые являются синестетическими и по существу недифференцированными, с сильным кинестетическим элементом, который является скорее протопатическим, чем эпикритическим. Восприятие ясных и определенных объектов на самом деле является лишь одним из способов восприятия и, как правило, является результатом процессов восприятия. Например, течение времени, безусловно, ощущается, хотя оно не воспринимается каким-либо конкретным органом чувств и не может быть отождествлено с конкретным объектом восприятия.
Или зловещая атмосфера начала психоза, которая ощущается в воздухе, без связи с каким-либо определенным объектом, который можно описать. Он воспринимается через эстетическое осознание, которое является чувственным, но еще не связано с каким-либо объектом, составленным определенным образом.
Феноменальное поле – это то, что возникает между нами и вокруг нас в нашей встрече. Можно также сказать, что поле – это как проявление кантианской трансцендентальности, представляя в то же время условия возможностей и ограничений – это то, как время, пространство, границы, а также смысл и способ бытия проявляются в здесь и сейчас, создавая определенные формы опыта возможным а другие невозможным (см. также главу Блума в его книге). Например, в депрессивном поле время замедляется, и каждое эмпирическое явление окрашивается и формируется этим замедлением. Эта перспектива проливает свет на психопатологические явления не только в терапевтическом кабинете, но и на гораздо более широком социальном уровне.
Не вдаваясь в подробности в качестве примера можно рассмотреть Стэнфордский тюремный эксперимент Зимбардо (Зимбардо, 2008), где добровольцы играли роли охранников и заключенных и жили в условной тюрьме, устроенной в подвале факультета психологии. Заключенные и охранники быстро приспособились к своим ролям, и, вопреки ожиданиям, стали возникать по-настоящему опасные ситуации. В каждом третьем охраннике обнаружились садистские наклонности, а заключенные были сильно морально травмированы и двое раньше времени были исключены из эксперимента. Эксперимент был закончен раньше времени. Сила, присутствующая в этом временном пространстве придала форму их опыту и побудила их проявить такой уровень насилия, которого не проявлял бы ни один из участников за пределами этого поля, поэтому Зимбардо был вынужден приостановить эксперимент.
Хотя феноменальное поле воспринимается как «реальное», оно не существует так же, как внешние объекты. Это не объект. Например, у него нет физических характеристик восприятия стула. Но он также не может быть сведен к субъективному внутреннему опыту. Скорее, в некотором роде это то, что разворачивается между субъектами.
Таким образом, мы обнаруживаем, что имеем дело с областью существования, которая не поддается картезианскому и позитивистскому описанию мира, основанному на его сведении к субъектам и объектам – такое мировоззрение не предполагает существования феноменальных полей и, следовательно, не может их рассматривать. Другое философское обоснование необходимо для понимания эмпирических явлений, когда мы рассматриваем их как выражения поля. Такую основу предоставляет феноменологическая традиция. (Husserl, 1913; Heidegger, 1953; Merleau-Ponty, 1945; Zahavi, 2015)
Некоторые материалы из Новой Феноменологии, теоретизированные Германом Шмитцем, также могут быть интересны для рассмотрения: в частности, он описывает класс сущностей, которые существуют в этом третьем измерении. Согласно автору, еще начиная со времен Демокрита (5 век до н.э.), западная культура постепенно скотомизировала и отрицала это измерение, отделяя внешний мир (евклидовую геометрию) от внутреннего (интрапсихического), и размещая опыт внутри субъекта. Картезианский метод сомнения (Декарт, 1998), который допускает только «точные и четкие идеи» и отбрасывает все то, что омрачено сомнением, – это метод, который систематически исключает из своего мировоззрения почти сущности.5 Такой скептицизм избавил мир от так называемого «поту-стороннего» (Weber, 2004). Согласно работе по эстетике немецкого философа Гернота Бёме (2010; 2017), каждое восприятие начинается с атмосферы 6. Такие атмосферы составляют восприимчивый смысл каждой фигуры опыта.
Например, депрессивное поле, актуализируемое в группе, ощутимо и воспринимается участниками как атмосфера. Кто-то, кто входит в комнату, почувствует ее присутствие; она может быть заражена этим, или может реагировать на это, или может заметить несоответствие между встречающейся атмосферой и ее собственным настроением, если у нее хорошее настроение. Поле существует почти как сущность, эфемерно присутствующее среди участников.6 В отличие от объектов, почти-сущности не остаются непрерывно во времени; они могут появляться и исчезать, постоянно меняясь, и могут рассматриваться как то, как мы ощущаем процессы. Во-вторых, они без поверхностей и растворяются в пространстве. Стул находится в некотором временном отрезке (стул остается во времени) – если моего стула нет в комнате, имеет смысл спросить, где он находится; и у него есть четкие геометрические поверхности, к которым я могу прикоснуться.
Феноменальные поля могут быть описаны как почти-сущности. Они существуют между субъектом и объектом и вокруг него, и не могут быть сведены ни к одному из них. Каждый из нас сохраняет и актуализирует в разных ситуациях психопатологические поля – свои собственные способы присутствия и отсутствия. Эти поля порождают особую атмосферу, которую каждый из нас пробуждает в данный момент в непосредственном, предречевом и пред-рефлективном виде.
Такое восприятие придает значимости возникающему явлению, вновь приоткрывая двери к расколдовыванию так называемого «потустороннего мира»8 – мира, который западное общество почти предало забвению (хотя следы остаются в речи), притесняя почти-сущности в ряды внешних вещей (объектов) или внутреннего опыта (субъектов). Но эмпирические явления (неразрывно подразумевающие живое тело и феноменальное поле) – это почти сущности, которые постоянно колеблются между ними.
С этой точки зрения, чтобы ответить на вопрос Парлетта который был упомянут в начале этого раздела, поле является не просто метафорой, а чем-то, что производит эффекты и что существует в восприятии.
Феноменальное поле – это экстаз настоящей ситуации, которая включает в себя живые тела, которые проявляются в данной ситуации. Мы также можем добавить, что актуализированное поле не является статичным, а изменяется и стремится к определенному типу контакта при встрече. Эта тенденция является плодом интенциональности для контакта. То, что происходит, имеет тенденцию к реализации потенциальности для контакта, или, с точки зрения гештальт-терапии, потенциальной возможности для встречи с формирующейся новизной. Интенциональность для контакта – это тенденция, которая коренится в ситуации с функцией «id» и «personality» и которая становится намерением, когда она поглощается функцией «ego» Self. Это возникновение межтелесного чувства (функция id), которое таково, учитывая ситуацию и роли7 (функция «personality»). Отношение между полем и субъектами герменевтически и бесконечно цикличное – мы создаем поле в нынешней ситуации, и поле возникает и составляет нас; это актуализируется и придает форму нашему опыту. В пределах диапазона возможностей для контакта, поле, которое появляется, является уникальным синтезом историй клиента и терапевта и ситуации, которая объединяет их; это результат творческого акта, который актуализирует встречу их историй и развивается вместе с ним.
Таким образом, поле – это измерение, которое не является ни субъективным, ни объективным, измерение, являющееся основой, из которой субъект и объект возникают и становятся различимыми. В основе опыта, где зарождается динамика фигуры/фон, в которой генерируется опыт, субъективное и объективное еще предстоит распознать.
Итак, исходя из представленной мною точки зрения, каковы же характеристики феноменального поля?
Оно субъективно или объективно?
Феноменальное поле является постоянным результатом процесса совместного творчества, который коренится в измерении, предшествующем определению субъекта, и по существу это явление, которое не только субъективно. Не существует так много феноменальных полей как субъектов, но в любой данный момент возникает общее поле. Это поле субъективно воспринимается каждым человеком по-разному, и эти разные восприятия изменяют поле, поэтому оно не является исключительно объективным. Таким образом, феноменальное поле не может быть сведено к субъективному или объективному.
Есть ли у поля расширение и продолжительность?
Поле – это процесс, который расширяется в пространстве до той точки где образуется изменение в восприятии, следовательно, и в опыте без явных видимостей. Оно длится во времени и изменяется, что происходит непрерывно более или менее ощутимым образом, в то же время поддерживая определенный опыт. Здесь мы говорим о живом времени8 и пространстве, как описано в феноменологической традиции, и, следовательно, не о хронологическом времени или евклидовом пространстве внешнего наблюдателя.
Оно материально?
Феноменальное поле не материально, это не «вещь». Тем не менее, его существование реально и ощутимо во времени и пространстве. Его нельзя уменьшить или описать в рамках дуализма Декарта, где res cogitans «вещь мыслящая/разум» и res extensa «вещь расширенная/тело», которые разделились между субъективностью, расположенной внутри нас, и объектами, расположенными вне нас. Оно может считаться почти-сущностью, т. е. Сущностью, рассеянной в пространстве и без временной устойчивости, как, например, музыка или климат, ощущаемый в ситуации. Однако это не имеет значения, но атмосфера, которая ощущается эмоционально заряжена и, следовательно, способна находиться в измерении восприятия.
Как мы это воспринимаем?
Это может восприниматься эстетически через чувства, в чувственном основании опыта, где возникает субъект и объект (но еще не полностью отделены), а чувства работают синестетически, где восприятие недифференцировано и эмоционально заряжено (Metzger’s Vorgestalten, 1941).
Какое оно имеет отношение к ситуации?
Ситуация – это совокупность условий (то есть ограничений и возможностей), присутствующих здесь и сейчас, которые актуализируются в этом поле как опыт, принимая форму и пульсирующую жизнь. Феноменальное поле – это пик так называемый экстаз ситуации, точно так же, как музыка – экстаз вибрирующих струн арфы; это выход из возможностей и ограничений (то есть длины и натяжения струн) проигрываемых в ситуации, которая актуализируют конкретное поле восприятия.
Оно порождено или оно порождает материальность?
Феноменальное поле зарождается задействованными в этой ситуации телами, но в то же время оно циркулярно производит особую материальность в особенной конкретной ситуации. Это пример герменевтического круга, от которого нельзя сбежать, как «рисующие руки» Эшера, которые взаимно притягивают друг друга.
У него есть направление?
Да, поле перемещается и трансформируется за счет намерений контакта в рамках и потенциальных возможностях самой ситуации. Это имеет тенденцию возникновения трансформаций в будущем. Поле возникает за счет непрекращающихся намерений, оно не в состоянии покоя, а в направлении.
Феноменологическое поле
Феноменологическое поле является результатом своего рода «феноменологического преобразования» (Husserl, 1913), способности смотреть на возникающие явления с любопытством, и искать их смысл и преднамеренность.
Это требует перехода от непосредственного восприятия / действия, которое проявляется как феноменальное поле и порождается любопытством и чувством удивления происходящим (Bloom, 2009). Как говорит Евгений Финк (1933), сотрудник Гуссерля, удивление миру – это лучшее определение феноменологической установки.
Феноменальное поле испытывает (страдает) в том смысле, что оно охватывает нас, и мы подвержены тому, что возникает. Это пафос (то есть страдание) и, следовательно, актуализация того, что вступает в действие.
Феноменологическое поле – результат изменения, подразумевающего движение от субъекта к субъекту. Это повышение свободы. Это не мета-позиция, так как она не находится над или вне феноменального поля, но в то же время это позиция, из которой мы можем с любопытством и удивлением заметить, что происходит с нами, между нами и вокруг нас.
Терапевт задействует свою телесность, чтобы позволить потенциальным возможностям проявиться, и использует активное любопытствование, которое позволяет ему замечать то, что возникает, и считать это интересным, занимая тем самым положение “между” (от латинского inter-esse – быть-между).
Ясным примером, который может помочь различить эти два перцептивных переживания, является биполярный опыт, когда депрессивные и маниакальные феноменальные поля очень разные, даже противоположные, но феноменологическое поле может быть одинаковым в том смысле, что два феноменальных поля являются выражение такой же невозможности достижения другого (Francesetti, 2011; 2015b).
Феноменальные поля появляются в каждый момент нашего опыта, но изменение, связанное с увеличением своего присутствия, чтобы с любопытством смотреть на то, как развивается наш опыт, и использовать его таким образом, чтобы поддерживать его возможности, что важно для терапии.
Как будто, садясь напротив клиента, мы вместе с ним создаем мир, и это происходит в каждый момент нашего опыта. Тем не менее, особая задача терапии заключается в том, чтобы замечать и позаботиться о том, как мы создаем этот мир и живем в нем. Окружающая обстановка – это специальный инструмент, который помогает терапевту делать так: без ясного определения и чувствования окружающей обстановки, атмосферы терапевт теряет связь с феноменальным полем и рискует просто отождествиться с ним и повторить старую историю с иллюзией того, что может изменить ее.
Посредством этой трансформации, восприятие терапевта перемещается из феноменального поля в феноменологическое поле.
Революция полевой перспективы в клинической практике: психопатологические поля
Если мы примем их как характеристики феноменального поля и будем понимать психопатологию как отсутствие на границе контакта 9 (Francesetti and Gecele, 2009; Francesetti, 2011; 2012; 2014), то из этого следует, что психопатологическое поле – это феноменальное поле, в котором на границе контакта есть отсутствие: это поле, в котором страдание присутствует как отсутствие.
Отсутствие – это присутствие, которое не излучает, то есть немое, которое уходит, которое не достигает границы контакта. Это опыт не полностью существующего для другого или того, что другой не существует полностью для меня. Степень наполненности не является абсолютной по сравнению с ситуацией и не может быть определена путем сравнения ее с внешним масштабом, но она является результатом потенциальных возможностей и намерений для контакта в данной ситуации.
Поэтому я воспринимаю объект психопатологии как поле, а не как личность. Это смещает эпистемологическую основу самой психопатологии в определении, понимании и лечении страдания. Таким образом, я утверждаю, что не в клиенте мы локализуем страдание, а скорее рассматриваем его как возникающее явление на границе контакта.
Соответственно, если психопатология – это отсутствие на границе, а граница – это совместно созданный феномен, тогда не может быть психопатологии у отдельного индивида или разума. Будучи специалистом в данной области (Robine, 2016), терапевт работает не «над клиентом», а в той области, которая реализуется между терапевтом и клиентом. Учитывая, что это поле создано совместно, психотерапевт работает, прежде всего, над собой и с помощью модуляции своего присутствия и отсутствия на границе контакта.
Давайте рассмотрим пример депрессивного страдания (Francesetti, 2015b). Если мы говорим, что клиент находится в депрессии10, мы упускаем из виду тот фундаментальный факт, что он также не находится в депрессии, и наше восприятие становится сформированным, тем самым мы объективируем его и уменьшаем эффективность терапии. Следовательно, мы можем сказать, что клиент страдает от депрессии, но это превращает депрессию в нечто абстрактное, определенное, что никаким образом не связано с конкретным человеком и с его историей, что в свою очередь не предполагает никакой помощи в интерпретации и осмыслении его страданий.
На самом деле таких подходов недостаточно даже для правильного использования медикаментозной терапии , поскольку она не поддерживают поиск смысла, то, что всегда нужно клиенту. В качестве альтернативы можно сказать, что у клиента депрессивный опыт. Это не сводит клиента к самому страданию и открывает возможности исследовать и придавать смысл переживанию, но в конечном итоге оно все еще остается в индивидуалистической системе координат.
В радикально относительной системе отсчета мы можем вместо этого сказать, что при встрече с этим клиентом актуализируется депрессивное поле. Это помещает депрессивный феномен в реляционную систему отсчета, выдвигая на первый план совместное создание опыта, активизируя поиск смысла в контексте терапии и немедленно помогая терапевту чувствовать себя частью и внутри психопатологического поля. В этом смысле гештальт-психотерапия деконструктивна. Обобщенный симптом постепенно разрушается с тем чтобы выявить поле отношений и его страдания, которые, будучи актуализированными, делают возможным намерение и трансформацию.
Таким образом, депрессивное психопатологическое поле, продолжая наш пример, можно рассматривать как актуализацию феноменального поля, в котором клиент и терапевт испытывают безнадежное чувство поражения при попытке достичь другого. Это поражение и провоцируемая им беспомощность по-разному наполняют поле, порождая опыт, типичный и узнаваемый как клиентом, так и терапевтом (Francesetti, 2011, 2015b; Roubal, 2007, 2014).
Ситуация уже не та, где «терапевт встречает депрессивного клиента», а «это депрессивное поле актуализируется между терапевтом и клиентом» – поле, которое отличается с разными клиентами по своему, отличается с разными терапевтами и отличается с один и тем же клиентом в разные моменты (Robine, 2004; Francesetti, 2011, 2015b; Spagnuolo Lobb, 2013).
Точно так же паническое расстройство и определенный вид ипохондрии возникают в феноменальном поле, в котором присутствует отрицание одиночества (Francesetti, 2007).
Или шизофреническое заблуждение возникает в области, в которой различие между субъектом и объектом не проявляется в достаточной степени, реляционные границы размыты, а опыт находится за пределами Столпов Геркулеса (Francesetti and Spagnuolo Lobb, 2013). Сосредоточение внимания на психопатологической области показывает, как страдание актуализируется в реальности, здесь и сейчас, совместно созданной на границе контакта, между терапевтическими отношениями и вокруг них, и как оно переживается клиентом и терапевтом.
По сравнению с психопатологией изолированного индивида, рассматривать психопатологию как феномен отношенческого страдания, которое становится реальным и живым в терапевтической встрече, может быть революционным. Можно возразить, что клиент находится в депрессии даже за пределами терапевтического кабинета, и, следовательно, его депрессия не возникает в условиях терапии. Но этот аргумент кажется мне недействительным: тот факт, что клиент находится в депрессии до и после сеанса терапии, служит для того, чтобы показать, что он приносит и актуализирует депрессивное поле в различных контекстах, с которыми он сталкивается, возможно, даже во всех из них.
Конечно, мы могли бы использовать внешний диагноз и назвать ее пациенткой, страдающей депрессией. Но это не меняет точку зрения о том, что во время сеанса депрессивное поле каждый раз создается совместно и что способ его актуализации специфичен и отличается в разных ситуациях и, как это может быть в случае с разными терапевтами.
Перспектива поля дает возможность терапевту перейти от вопроса «Что я могу сделать для такого депрессивного клиента?» к вопросу «Как нам сейчас в депрессии вместе?» (Roubal, 2007; Francesetti and Roubal, 2013). Именно элемент совместного творчества дает терапевту возможность для терапии, настолько минимальную, насколько это иногда может быть. Поскольку сам психотерапевт является частью id и частью personality в ситуации (Robine, 2004), он всегда сможет осуществить выбор (функцию ego), который коренится в ситуации «здесь и сейчас» и является выражением задействования интенциональностей в поле.
Такая перспектива также ставит психопатологию перед двумя новыми задачами: описать конкретный способ, который Gestaltung11 открывает для разных видов страданий; и описать конкретные феноменальные и эстетические аспекты (Bloom, 2003) различных актуализированных психопатологических полей.
Работа над первой задачей подтверждается исследованиями панического расстройства (Francesetti, 2007), депрессии (Francesetti, 2011; 2015b), шизофренические психозы (Francesetti и Spagnuolo Lobb,2013), обсессивно-компульсивное расстройство (Francesetti, готовится к печати) и другие расстройства (Francesetti, Gecele and Roubal, 2013).
Вторая задача в значительной степени еще систематически не изучена.
Полевая перспектива в клинической практике: HARP как единство терапевтического акта
Грусть заразительна, любовь моя, и из этого мы видим,
что мы объединили сердца и едины, но существуем по отдельности.
И так, я порождаю радость, которая все же существует и связывает нас.
Тот, кто радуется – это я.
(М. Гуальтьери, Бестия ди Джоя, 127)
Таким образом, мы сформулировали наши теоретические предпосылки. Как только терапевт и клиент садятся и приближаются друг к другу, в ситуации терапевтической обстановки актуализируется феноменальное поле, которое стремится реализовать потенциальные возможности контакта. В этом совместно созданном поле терапевт может иметь очень разные переживания, которые в целом можно различить как синтонность и резонанс.
Исходя из этих двух экспериментальных явлений, терапевтический акт в полевой перспективе заключается в модуляции собственного присутствия терапевта, отказываясь от любых попыток изменить клиента, а также от всех возникающих парадоксов и беспокойства по поводу эффективности терапии (Beisser, 1970).
Эта точка зрения согласуется с тем, что предложили Мириам и Эрвин Полстер (1976), когда они подчеркнули необходимость того, чтобы терапевт изменял свой способ контакта в соответствии с возможностями и ограничениями клиента.
Я назову эмпирическое единство терапевтического акта “HARP” – Human (Человечность), Attunement (Синтонность), Resonance (Резонанс), Presence (Присутствие)
Синтонность
Явления синтонности12 широко описаны в философии (Stein, 1989), феноменологии (Merleau-Ponty, 1945), новейших исследованиях (Stern, 1985; 2010), неврологиях (Gallese, 2006a, 2006b; Gallese, Eagle and Migone, 2007; Rizzolatti и Sinigaglia, 2008), и в психотерапии (Rogers, 1951; Bandler and Grinder, 1975;Эриксон, Росси и Росси, 1976; Йонтеф, 1993; 2002; Шор, 1994; Томпсон, 2001; Siegel, 2012; Tschascher et al, 2013; 2017).
В целом, это способность терапевта быть с клиентом на одной волне, испытывать схожие или даже те же чувства. Открытие зеркальных нейронов (Rizzolatti and Craighero, 2004; Rizzolatti and Sinigaglia, 2006) пролило свет на нейронные основания, которые имеют способности испытывать ситуацию одинаково, независимо от того, происходит ли это со мной или с кем-то еще.
Синтонность является событием, имеющим большую терапевтическую ценность, так как она является центральным явлением в процессе признания клиента и способствует подтверждению его опыта. Синтонность отличается от слияния, в котором фигура не обнаруживается и отсутствуют границы между организмом и окружающей средой. При синтонности возникает четкая фигура, и границы между мной и другим также четко определены, в том смысле, что ясно, что я чувствую то, что вы чувствуете, и что вы чувствуете, что я чувствую то, что вы чувствуете.
Синтонность в разных ситуациях помогает клиенту подтвердить чувство, что его переживания реальны, и, таким образом, чувствовать, что он не сумасшедший, и ощущать ценность своего опыта, чувствовать, что его понимают, что он не одинок, что кто-то может разделить с ним свои переживания. Следовательно, это терапевтические явления, которые являются фундаментальными и важными для процессов встречи, включенности, изменения и роста.
Как показали первоначальные исследования и клинические теории, синтонность (настроенность) не является статичным явлением, оно чрезвычайно мобильно и чувствительно. Это процесс в непрерывном движении. Изменчивость опыта требует процесса непрерывной корректировки, который никогда не стоит на месте. Примером этого являются наши глаза. Когда мы смотрим кому-то в глаза, наши глаза никогда не останавливаются – взгляд не является статичным явлением, а представляет собой непрерывное движение взаимной регулировки направления, фокуса, движения век, чтобы на долю секунды отводить взгляд, а затем поймать взгляд другого еще раз, прежде чем потерять его еще раз.
Помимо непрерывной подвижности, синтонность также чередуется с моментами, когда синтонность теряется или прерывается, а затем восстанавливается в моменты, когда синтонность теряется, а затем снова обнаруживается через новую настройку. Разрыв и восстановление синтонности, по-видимому, являются важнейшими терапевтическими явлениями (Ornstein, 1974; Colli and Lingiardi, 2007). Именно этот процесс продолжительного приспосабливания и непрерывной настроенности характеризуют здоровые человеческие отношения, включая терапевтические отношения.
Изменения, присутствующие в синтонности, с точки зрения гештальт-терапии, дают возможность не терять постоянное чувствование границ, что при статичном контакте делает это невозможным, которые в противном случае были бы утрачены из-за естественной адаптации чувств, если бы контакт был статичным.
Резонанс
Резонанс – это понятие, пришедшее из физики, в частности из физики музыки13. В этом контексте феномен резонанса относится к чувствам терапевта, которые возникают в терапевтической ситуации14 (или до или после сеанса), но не похожи или не идентичны с чувствами клиента – на самом деле, они могут быть очень разными. Например, клиент может испытывать глубокое чувство грусти или отчаяния, в то время как терапевту может быть скучно, или он испуган или даже раздражен. Даже клиент, со своей стороны, будет испытывать резонансные явления в присутствии терапевта.
Резонансные явления – это телесные, сенсорные переживания, которые по существу не дифференцированы по своему происхождению; синестетические – прежде чем кинестетические – резонансы, которые не сформированы в определенных объектах. Часто они представляют собой необъяснимые телесные ощущения и чувства, которые не сразу имеют смысл, но могут принимать форму образов или воспоминаний, мимолетных фантазий, слов стихов или мелодий, тактильных ощущений или локальной телесной боли, эмоций, чувств и т.д. Чтобы обнаружить их ,терапевт должен быть чувствительным к ним, сосредотачиваясь на том, что можно назвать эстетическим измерением, чувственным миром без четко определенных объектов восприятия, чтобы замедлить время настолько, чтобы можно было распознать то мимолетное, а иногда и более настойчивое появление этих возникающих сенсорных явлений.
Часто терапевт воспринимает резонансы как беспокоящие и необъяснимые ощущения, чувства или мысли; он может чувствовать вину за них и стараться избегать их или откладывать в сторону. Но они являются невероятно ценными элементами создания феноменального поля – из отвергнутых так называемых камней, в полевой перспективе они становятся краеугольными камнями15. Резонанс часто воспринимается как нечто неуместное, что может вызвать удивление, это «атопон»: «Гадамер напоминает нам, что у греков было слово обозначающее то, что что-то нас ведет к тупику. Это слово было атопон, что на самом деле означает «то, что не может быть вписано в категории ожидания в нашем понимании и поэтому вызывает у нас подозрение» (Costa, 2014, 356).
Это фундаментальные явления, впервые признанные психоанализом как перенос и контр-перенос, о которых существует обширная литература – слишком обширная, чтобы ее можно было здесь охватить. С полевой точки зрения, резонансные явления – это не переживания, которые клиент проецирует и размещает в терапевте, или которые терапевт проецирует и размещает в клиенте (как опыт передается от одного человека к другому является сложной теоретической проблемой для психоаналитиков, см. Stolorow et al., 1999; Eagle, 2011; для критической оценки концепции проекции см. Jacobs, 2012).
Теория “Self” в гештальт-терапии (в соответствии с феноменологией и современной нейронаукой) рассматривает субъектов как выход из текущей ситуации; они совместно создают друг друга (Francesetti, 2016). Наш способ существования, т.е. возбужденное состояние нашей телесности, совместно создает феноменальное поле и эмпирические явления, которые переживают клиент и терапевт. У нас есть не два отдельных человека, которые влияют друг на друга16 вовремя встречи, это возникновение здесь и сейчас двух субъективностей, которые сочетаются друг с другом и принимают эту специфическую форму.
Резонанс – это прозрение или раскрытие этого совместного творения. Более того, резонансные явления – это не просто повторное предложение прошлых сценариев, а то, как потенциальные возможности поля приобретают разумную форму здесь и сейчас.
Страдание приобретает форму в зависимости от потенциальной возможности трансформации, которую предлагает ситуация. Клиент не просто строит свой опыт, как он научился делать в прошлом, подразумевая, что терапевт должен помочь расширить свои взгляды. Скорее он приносит наследие, которое пытается осуществить (воплотить) здесь и сейчас, чтобы достичь другого и трансформироваться. Это телеологическая перспектива: лелеять боль и страдание имеет смысл, и это не просто научный способ реагирования и поведения.
Страдать означает «испытывать» (от латинского fero – «испытывать»), и клиент испытывает боль, которую в этой конкретной встрече потенциально можно почувствовать, распознать и трансформировать (Francesetti,2012).
Резонансные явления в истории психотерапии трактовались совершенно по-разному и вызывали большой интерес в современной литературе (Howard, Орлинский и Холм, 1969; Броди и Фарбер, 1998; Рубаль и Рихачек, 2014; Wolf, Goldfried and Muran, 2013a; 2013b; Gazzillo et al., 2015). Ранний психоанализ рассматривал их как помехи, которые необходимо очистить, хотя позже они рассматривались как ворота к интерпретационному анализу, в то время как более поздние разработки позволили бы получать резонансы терапевта – прямо или косвенно – по распоряжению клиента (Stolorow et al., 1999; Eagle, 2011; Boston Change Process Study Group, 2010).
В гуманистической эмпирической терапии, включая гештальт-терапию, резонанс используется в качестве центрального инструмента самораскрытия, когда терапевт делится своим собственным опытом. Резонансные феномены поэтому ценны тем, что представляют собой единичные события, уникальные для данного момента и для конкретного клиента – истинное прозрение взаимного совместного творчества. Но они также таинственны, потому что в тот момент, когда они появляются, терапевт движется, но не понимает, откуда они берутся и что они значат. Следует помнить, что самораскрытие само по себе не является терапевтическим – оно может быть опасно ретравматизацией. Если оно выполнено без достаточных оснований, оно может причинить вред, повторно травмировав и обесценив опыт клиента.
Например, прямое и грубое выражение страха, испытываемого терапевтом в психотическом поле, или отчаяния в крайне депрессивном поле, или раздражения в истерическом поле может значительно усугубить страдания клиента17. Поэтому ключевой вопрос заключается в том, что делать с резонансом в полевой перспективе.
Присутствие: от феноменального к феноменологическому полю
Мы сказали, что резонанс в полевой перспективе – это явление процесса совместного творчества. Следовательно, это то, что чувствует терапевт, но это не принадлежит только одному терапевту. Он возникает в процессе совместного творчества и относится к полю и имеет смысл только принимая во внимание поле. Это самый ценный признак поля, которое мы создаем, и тем, которые в ней циркулируют, между клиентом и терапевтом.
Темы являются типичным содержанием совместно-созданного поля, и они направляют нас в определении поля, которое мы ощущаем. Соответствующие реляционные темы были недавно описаны Линн Джейкобс (2017), которая называет их «Постоянные реляционные темы» (ПТР) и предлагает их в качестве способа понимания явлений переноса в теоретической структуре гештальт-терапии. Я полностью согласен с Линн Джейкобс в том, что ПРТ возникают как сопутствующие явления в контактных процессах; на самом деле они принадлежат не только клиенту. Я также согласен с тем, что их не следует рассматривать как прогнозы (как для клинических рисков, так и для теоретического противоречия) и что они представляют собой потенциальные возможности, которые ведут к новизне и трансформации отношений (см. Также Philippson, 2002).
Я хотел бы, в особенности, описать два конкретных процесса. Во-первых, эти темы распространяются в совместно-созданном феноменальном поле; это подразумевает, что они могут ощущаться и приниматься как клиентом, так и/или терапевтом. Во-вторых, вследствие этих тем переживание возникает здесь и сейчас и направляется к трансформации отсутствия боли и боли в красоту (Francesetti, 2012).
Резонансы – это то, как мы можем распознавать и чувствовать темы. Распознать их – это важная часть терапевтического процесса, поскольку один из главных рисков – приписать тему только клиенту. Когда терапевт распознает это, он/она модулирует ее/его присутствие и – тем самым он/она меняет поле. Давайте посмотрим на некоторые клинические примеры, чтобы проиллюстрировать, как модуляция присутствия терапевта может быть центральным элементом терапии, основанной на полевой перспективе.
Первый клинический пример: создание совместного нарциссического поля
Одной из проблем, которая может широко присутствовать на терапевтической встрече, является проблема неуважения и стыда. Терапевт может чувствовать себя проигнорированным и это может быть очень неприятно. Он может чувствовать, что ему нужно что-то сделать, чтобы его заметили, возможно, что-то, чтобы доказать, что он профессионально компетентен, так как может показаться, что клиент проявляет к нему очень мало уважения. Если он просто воспринимает и реагирует на резонанс, он может начать что-то делать, чтобы показать, что он действительно компетентен – он может подумать о всех статьях, которые он написал и возможно даже процитировать несколько.
В определенный момент он может почувствовать, что не хочет, чтобы клиент знал определенные вещи о своей жизни, поскольку ему было бы стыдно за них, и, не осознавая этого, он полностью их избегал. Например, клиент может часто встречаться только с людьми определенного социального положения, в то время как психотерапевт имеет гораздо более скромный опыт, что, скорее всего, клиент не знал бы. Медленно, но верно, даже не осознавая этого, терапевт успевает таким образом заявить о себе на встрече и чувствует себя более непринужденно – к счастью, сессия проходит все лучше и лучше с его точки зрения. Но затем, к его удивлению, клиент заканчивает сеанс, говоря, что он чувствует раздражение и что, в конце концов, терапия не поможет. Риск для терапевта заключается в том, что он может почувствовать себя раненным от комментария и приписать его нарциссизму клиента, потому что «как типичный нарцисс он не может принять то, что предлагает терапевт».
Таким образом, он не видит, как он сам способствовал возникновению этих явлений, и не способен оценить легитимность и правдивость опыта клиента. То, что делает терапевт – это приписывает страдания одному клиенту и идентифицирует себя с темой в этом поле. Он не в состоянии вместить то, что он чувствует в контексте поля и вместо этого отождествляет себя с тем, что он чувствует, и реагирует на это, не осознавая, что это является результатом процесса совместного творчества.
Альтернатива состоит в том, что терапевт осознает, что он испытывает, не отождествляя себя с этим. Чтобы сделать это, ему должно быть любопытно, что он чувствует: «Я чувствую, что меня игнорируют, пренебрегают мной, стыдятся… как сейчас тяжело принять свой опыт и почувствовать его ценность… возможно, это темы, которые циркулируют между нами. «Изменение здесь заключается в том, чтобы ценить то, что мы чувствуем, и раскрывать в себе в гораздо большие горизонты.
Возможно, терапевт может найти в этом поле силу, которая исходит от его смирения, силы чувствовать свою ценность, не отрицая своих ограничений и не скрывая их.
Если это произойдет, психотерапевт будет модулировать свое присутствие, позволяя появиться в поле переносимости и ограниченности, тем самым изменяя само поле.
Если это произойдет, терапевт меняет свое присутствие, наличие ограничений больше не будет запрещено или запрещено. Можно сказать, что поле, которое я описал, имеет нарциссические элементы.
Если терапевт идентифицирует себя с темами пренебрежения, он будет способствовать его совместному созданию; вместо этого, если ему удастся осмыслить свой опыт и позволить появиться законности и допустимости ограничений, поле будет немного менее самовлюбленным и откроет пространство для возможности того, что то, что не всегда ценится положительно, имеет достоинство и право существовать.
Второй клинический пример: совместное создание депрессивного поля
Терапевт видит клиента, страдающего от тяжелой депрессии, и он иногда очень волнуется, иногда раздражается, потому что ничего не меняется. Он чувствует, что клиент не предпринимает достаточных усилий в терапии, и с недавними назначениями обнаружил, что до последней минуты надеется, что клиент не придет и решит пойти к другому терапевту.
Сдвиг модуляции присутствия терапевта с полевой точки зрения позволяет ему спросить себя: «Как я, терапевт, создаю этот опыт? Как я позволяю своему телу замерзнуть и не дышать? Как я теряю свою жизнь? Как мы впадаем в депрессию? (Roubal, 2007) и как я сам впадаю в депрессию? »(Francesetti and Roubal, 2013; Francesetti, 2015b; Roubal и Rihacek, 2014). Эти вопросы смещают акцент с того, что делает клиент, на то, что делает сам терапевт.
Осознав, как он влияет на поле, терапевт может обрести свободу дышать или снова почувствовать пульсирующий вес своего тела, или заметить, что бабочка приземлилась на окно, и вспомнить, что весна идет, или вспомнить стихотворение Мэри Оливер (2004): «А теперь я скажу вам правду. Все в мире проходящее». Это изменило бы присутствие терапевта, и атмосфера сеанса стала бы светлее, что позволило бы проявить большую восприимчивость со стороны терапевта.
Конкретная последовательность переживаний в депрессивной области была исследована и описана Рубалом и Рихачеком (2014) как «депрессивная траектория совместного опыта». Результаты их исследований идеально соответствуют модели HARP (ЧНРП), представленной здесь: терапевты испытывают синтонность (и заражение депрессией), резонансы (то есть расстояние от клиента), и, наконец, они модулируют свое присутствие, сосредотачиваясь на том, что происходит в терапевтических отношениях. Этот последний шаг, ставший возможным, когда им стало известно о том, что возникает в совместно-созданном феномене позволяет терапевту чувствовать, что появляется нечто значимое, полезное и облегчающее, что меняет опыт как терапевта, так и клиента.
Третий клинический пример: совместное создание истерического поля
Тема, которая может распространяться в данной области, – это тема подлинности/неподленности. Терапевту легко почувствовать раздражение по поводу переживаний, которые клиент явно и открыто показывает, но терапевт не в состоянии это почувствовать с последующей тенденцией судить о том, что клиент не является подлинным, и раздражаться этим. Если терапевт не распознает тему и не может взглянуть на нее и отмежеваться от нее, риск повторного травмирования клиента высок. Сдвиг в терапии состоит в том, чтобы расширить базу опыта и для терапевта спросить себя, как он сам создает эту тему, насколько она подлинна на самом деле. Он действительно выражает то, что чувствует? Возможно, нет.
Возможно, он разрывается между выражением раздражения, которое он испытывает, и страхом, что это может травмировать клиента, представляя еще один отказ, для которого она оказывается в положении, в котором он выражает не то, что она чувствует, а это значит, что он сам не является настоящим. Если он осознает это, он сможет понять свой вклад в создание поля и – уделяя больше внимания тому, что он чувствует – он может еще больше осознать, например, боль от того, что нет ощущения боли от страдающего перед ним.
Таким образом, он может чувствовать настоящую боль и находить слова, чтобы достоверно сказать, что она чувствует боль не ощущения боли другого человека. Если ему удастся сделать это, он будет присутствовать полностью и подленно, и это изменит появляющееся поле.
Эти примеры помогают описать изменение, которое меняет перспективу в терапии, понимая, что здесь и сейчас терапевт переживает и создает совместно созданное феноменальное поле так же, как переживает клиент и создает его. Поэтому в центре внимания терапевтического процесса лежит качество присутствия, а не изменение клиента.
Компетенции терапевта для работы с моделью HARP (ЧСРП)
Теперь я представляю компетенции, подразумеваемые при работе с моделью HARP (ЧСРП). В этом описании они становятся последовательностью различных и явных шагов, но они представляют собой текущий поток. Для каждого из них я приведу краткое описание, набросок опыта терапевта и предложу несколько коротких клинических примеров из трех областей, представленных выше. Явления, которые я описываю, довольно типичны для областей, используемых здесь в качестве примеров, но, конечно, на сеансе будут возникать разные чувства в соответствии со спецификой терапевта, клиента и ситуации.
Тем не менее, как правило, можно распознать некоторые особенности поля, где возникают определенные переживания.
Для модуляции присутствия необходимо:
1. Открытость синтонности и резонансу
Открытость и готовность испытывать явления синтонности и резонанса: психотерапевт может замедлить ход и сосредоточиться на эстетическом измерении, т. е. на том, что он чувствует, что чувствует клиент, то, что он чувствует, возникает в “между”18, не упуская ни одного элемента его опыта. Это на уровне феноменального поля. Чтобы иметь возможность пребывать в этом родном измерении опыта, терапевту необходимо развить определенную эстетическую чувствительность (Francesetti, 2012; 2015a).
Клинические зарисовки:
С Тони: «Я чувствую, что я недостаточно хороший психотерапевт для Тони, он такой блестящий и достиг очень многих важных целей в своей жизни! Мне нужно сделать что-то еще, или я должен скрыть часть того, кто я есть, чтобы выглядеть хорошо. Я чувствую себя игнорируемым и чувствую неприятное давление «необходимости быть чем-то большим».
С Джимом: «Я колеблюсь между чувством депрессии и реакцией на это: когда я сижу с Джимом, я чувствую тяжесть, ужасную усталость … или иногда я просто чувствую себя глупым, сонным, пустым … тогда я отдаляюсь от Джима, я больше не могу этого терпеть, я не хочу упасть в такую черную дыру! Когда я с ним, время замедляется, пространство между ними становится шире, темнее и обременительнее; Я чувствую боль, бессилие и затем желание улететь».
С Роуз:« С Роуз я чувствую раздражение, скуку, беспокойство, раздражение, хотя она ясно показывает свои страдания. Иногда меня привлекают проявления страдания Роуз, такие красочные, хотя в воздухе висит что-то не совсем реальное или подлинное… Она не кажется настоящей!»
2. Любопытство к резонансу
Любопытство о собственных резонансах психотерапевта и готовность позволить им оставаться без приписывания их заранее одному клиенту или только себе: терапевт спрашивает себя: «Что со мной происходит? Это странно, я на самом деле не могу понять, почему, но я так чувствую». На протяжении всего своего осознания терапевт не идентифицирует себя с явлениями синтонности и резонанса: это переход от феноменального поля к феноменологическому полю.
Клинические зарисовки:
С Тони: «Мне знакомо это чувство, что меня уволили или я недостаточно хорош, и я просто удивляюсь этому, не реагируя, чтобы быть лучше, чем я есть».
С Джимом: «Я осознаю свое собственное волнение, мои чувства депрессии, а затем реагирования на них, я испытываю искушение избежать от них или почувствовать вину из-за них… это интересно».
С Роуз:«Я осознаю свои резонансы отвержения или притяжения, я обратил внимание на ощущение чего-то не совсем подлинного, и мне интересно, что происходит со мной и с нами».
3. Толерантность к неопределенности
Толерантность к неопределенности, которую влечет за собой такой подход (Staemmler, 1997; 2006), признавая, что мы не знаем, в каком направлении движется процесс терапии: терапевт чувствует, что ощущения и чувства или образы приходят к нему, и он не знает, почему не может дать им немедленного значения, поэтому он предлагает и дает время процессу, выдерживая неопределенность.
Клинические зарисовки:
С Тони: «Я хотел бы быть лучшим терапевтом, более толковым, я не знаю, что это значит, может ли это быть темой, циркулирующей в том поле, которое мы совместно создаем?»
С Джимом: « Я пытаюсь справиться с этой глубокой нехваткой энергии и интереса, не зная, откуда это исходит – я слишком устал, увидев так много клиентов? Я дистанцируюсь от тем касающихся проблем в отношениях, которые затрагивает Джим? Вчера вечером у меня была сложная дискуссия с моим партнером … Это способ воспринимать и совместно создавать депрессивное поле?
С Роуз: «Я не знаю, что делать … Должна ли я поделиться своими чувствами или нет? Если нет, являюсь я тогда присутствующей или нет? Я не знаю … пока.
4. Чувствительность к фону
Расширение внимания для того, чтобы почувствовать то, что исходит из фона, из границ резонансов: терапевт все еще чувствует и ждет, в надежде, что что-то еще возникнет… Вопрос в следующем: «Что чувствует терапевт находясь в своих чувствах?»
Клинические зарисовки:
С Тони: «Теперь я чувствую почти незаметную грусть, откуда-то выходит … просто легкое движение на фоне моих чувств…»
С Джимом: «Я чувствую, что пространство и время меняются, когда сижу с Джимом Я чувствую боль, когда сосредотачиваюсь на пространстве между нами, я чувствую себя бессильным, и мое тело становится парализованным … но, заинтересовавшись этими чувствами, я начинаю чувствовать что-то другое»
С Роуз:« Я начинаю чувствовать некоторую боль возможно, чувство одиночества… да, я чувствую себя одиноким, и это странно, потому что Роза кажется мне такой настоящей…
5. Поиск значения в соответствии с возникающей интенциональностью контакта
Понимание того, что возникает, и поиск его значения в соответствии с возникающей интенциональностью контакта. Терапевт спрашивает себя: «Что это значит для меня? Для моего клиента? Для нас? Для ситуации, в которой мы оказались? Какая тема появляется? Куда она нас ведет?»
Клинические зарисовки:
С Тони: «Да, мне грустно … Мне грустно из-за того, что я недостаточно хорош, за то, что нужно проявлять усилия, чтобы попытаться быть тем, кем я не являюсь …»
С Джимом: «Я хотел бы чувствовать, что я жив, сидя с Джимом, только это … и чувствовать возможность двигаться, я чувствую это желание … оно напоминает мне о моих глубоких моментах депрессия … »
С Роуз: «Да, я чувствую одиночество, как будто у меня нет шансов, чтобы по-настоящему сблизиться с Роуз. Я действительно не могу чувствовать ее боль … это тема, циркулирующая между нами?
6. Модуляция присутствия
Используя это осознание, модуляция присутствия психотерапевта, то, как он остается в ситуации, открывается или не открывается в зависимости от ситуации, то, что он чувствует. Прежде чем выразить то, что он чувствует, терапевт должен оценить, понял ли он значение резонансов или, если он этого не знает, может ли клиент справиться в ситуации. Если он решает поделиться своими ощущениями, чувствами и мыслями, он должен передать их клиенту, когда почувствует и это поддержит контакт между ними. «Как» он выражает – признак растущего присутствия и существования как терапевта, так и клиента.
Критерий, который я предлагаю для того, чтобы решить, выразить резонанс или нет, заключается в следующем: терапевт не должен выражать свой резонанс, пока он не воспримет только его. Для того, чтобы выразить резонансы, он должен обнаружить некоторый фон вокруг них, почувствовать, что он испытывает любопытство к ним и что он не полностью отождествляется с ними. Обычно, чем больше клиент переживает, тем сильнее резонансы, тем труднее не идентифицировать себя с ними и тем выше риск повторной травматизации.
Клинические зарисовки:
С Тони: «Теперь я чувствую глубокую необходимость быть тем, кто я есть, чтобы чувствовать гордость за себя, за мою историю, даже за мои глупости и ограничения. Это дает мне чувство достоинства, целостности и свободы, смирения и силы одновременно. Тони теперь выглядит по-другому: я чувствую его усилие, бесконечное усилие быть «чем-то большим» … Мне грустно от этого, и в моем теле появляется чувство нежности. Теперь я могу остаться здесь и сказать мягким голосом, нежно и прямо глядя ему в глаза: «Тони, я впечатлен тем, как много важных дел ты сделал в своей жизни … И я также вижу, сколько сил тебе понадобилось для этого. Ты не чувствуешь себя уставшим?
С Джимом: «Да, мы вместе создаем депрессивное поле … позвольте мне раскрыть свою грудь и вдохнуть, просто вдохнуть … Я чувствую себя лучше, я могу видеть Джима более отчетливо, с некоторой точностью … Я хотел бы преодолеть препятствия возникающие между нами, но я не знаю, как это сделать. Но я чувствую себя лучше, эта готовность уже приносит мне облегчение. Теперь я могу дышать и оставаться здесь, и я могу сказать, с теплыми словами, появляющимися из моего опыта глубокой темноты: «Джим, я чувствую тяжесть от того, что ты испытываешь и я также чувствую бессилие. Я чувствую желание преодолеть это, но я не знаю – как, пока не могу. Но я могу остаться и дышать с тобой, и, может быть, ты можешь дышать со мной…»
С Роуз: «Теперь я чувствую настоящую боль, когда не чувствую боли Роуз. Какое одиночество! И какое облегчение в ощущении этого настоящего чувства! Теперь я могу остаться здесь, я чувствую, что где-то я встречаюсь с ней, и я могу твердо сказать: «Роуз, я вижу твою боль, боль в твоей истории, и я чувствую, как ты остался один с ней… Я чувствую боль сейчас, когда говорю это тебе». И настоящие слезы могут появиться в моих глазах.
Вывод: одолжить клиенту плоть терапевта
На уровне феноменального поля и клиент, и терапевт несут ответственность за то, что они чувствуют. Но терапевт ответственен за переход от феноменального поля к феноменологическому полю и модулирование его присутствия, чтобы поддержать интенциональность для происходящего контакта, а не просто воспроизвести феноменальное поле, которое актуализируется. В этом терапевтические отношения не равные отношения.
По словам Жан-Люка Мариона (2003), терапевт одалживает свою плоть, чтобы актуализировать и почувствовать страдания клиента. Тело другого отсутствовало в опыте клиента, так как другого не было, чтобы принять и трансформировать его/ее боль. Боль осталось в теле клиента, учащенное атмосферное чувство превратилось в комок.
Плоть терапевта теперь призвана принять эту заветную боль, чтобы позволить трансформирующему процессу встречи произойти. Психопатологические страдания являются психопатологическими именно потому, что они осаждаются в теле клиента без возможности ощущения их как аффективного и эмоционального переживания в “между” при поддержке присутствия другого. Здесь нет свободы: то, что пережито – это пассивно ощущаемая чувствительность.
Симптом – это воспоминание об отсутствии другого и потенциальная возможность встречи. Это отсутствие в том, что это память и свидетельство отсутствующего другого. Это отсутствие в том, что это тихое присутствие, которое не резонирует. Это присутствие отсутствия, которое хочет существовать, то есть выходить и играть мелодию, которой оно дорожит – терапевт является воплощенным инструментом, который резонирует с мелодией.
Люди верны своей боли и переносят ее (то есть страдают) в форме симптома, который является творческим способом перенести боль, не поддаваясь ей (Borgna, 2005). Когда другой – терапевт – становится присутствующим в терапии, он придает свою плоть боли клиента, и эта боль может достичь границы контакта. Когда это происходит возникает ощущение, что происходит что-то важное, и возникает фундаментальное чувство нежности (Lévinas, 1987). Здесь время становится событием (Maldiney, 1991); что-то новое создается, возможности для контакта полностью выражены, в соответствии с возможностями и ограничениями нынешней ситуации.
Модель HARP (ЧСРП) – это способ, позволяющий совместно создавать психопатологическое поле (отсутствие становится настоящим), позволить появлению страдания (боль достигает границы контакта) и трансформации (интенциональность контакта разворачивается); терапевт не отождествляет себя с циркулирующими темами: он как бы одалживает свою плоть, чтобы позволить пострадавшему существовать здесь и сейчас и полагаясь на свою эстетическую чувствительность, он модулирует свое присутствие и поддерживает интенциональность для контакта. Он вносит в ситуацию новые эстетические элементы, и поэтому появляется новая свобода.
То, как страдание возникает в терапии, следует эстетическим правилам и открывает путь к удовольствию и радости – чаша, в которой хранятся страдания, та же, что и в радости (Gibran, 1923). Это человеческий способ нести боль, пока на границе контакта она не трансформируется и не обретётся новая свобода. Это трансформация отсутствия боли и боли в красоту (Francesetti, 2012; 2015b). Люди работают как гармоничные музыкальные инструменты – они открывают струны своего сердца, чтобы играть в унисон19. Как две арфы, когда одна звучит, другая резонирует. Вот почему с полевой точки зрения единство терапевтического акта можно назвать HARP20 (ЧСРП) – Человечность, синтонность, резонанс и присутствие.
Это единство происходит от появления чувств синтонности и резонанса, которые приводят терапевта смодулировать свое присутствие, чтобы поддерживать выражение потенциального контакта, присутствующего в ситуации. Эта перспектива помогает нам понять, как страдание является проводником отсутствия, которое в терапии становится присутствием и которое благодаря присутствию терапевта превращается в потенциальную возможность для контакта. И также, в зарождающейся красоте.
Как следствие, меняется не только клиент. Трансформация желанной боли – это трансформация наследия истории, которая творчески меняет нынешнюю ситуацию. И терапевт тоже меняется. И вместе с ними меняется видение мира и жизни.
Примечания
- Смотрите Lewin (1952) and Perls, Hefferline and Goodman (1951).
- В то время как tekhnē – это воспроизведение действий по созданию объекта, максимально идентичного прототипу (например, ремесленник, производящий терракотовые чашки), phronēsis – это способность действовать в соответствии с текущей ситуацией, которая никогда не бывает точно такой же, что требует творческого подхода и способность понять все присутствующие существенные аспекты. В phronēsis кроется художественная природа терапии.
- Части взяты из Francesetti (2015a).
- понятие магнитного поля, введенное в 1840-х годах Максвеллом и Фарадеем: «поле, в котором преобладает определенное условие, особенно то, в котором сила или влияние эффективны независимо от наличия материальной среды» (Новый Оксфордский словарь английского языка, 1998, стр. 680).
- Картезианский дуализм, очевидно, служил эволюционной цели в то время, когда изгнание всего темного означало сбросить гнет средневекового мира, проложив путь к свету разума, личности, науки и техники.
- Важно подчеркнуть, что понимание Боме атмосферы очень отличается от Schmitz. Для первого автора атмосфера – это воспринимаемое явление в процессе самого восприятия, во-вторых, атмосферы существуют независимо от предмета. Здесь я четко имею в виду концепцию атмосфер Бома как восприимчивое
- явление в независимости от присутствия субъектов. Эта концепция также важна для нашего понимания телесности. В картезианском мировоззрении тело сводится к механизму, отдельного от мира и от психики – это Кёрпер, как его называли немецкие мыслители, анатомически функционирующее тело (или спортивное или косметическое тело общества потребителей). Живое тело (или чувствовавшее тело) – лейб по-немецки (имеющий тот же этимологический корень, что и любовь и жизнь) – это тело, которое мы ощущаем, живя и контактируя с миром (Гуссерль, 1913; Мерло-Понти, 1945). ). Кёрпер – это объект; Лейб – почти сущность. Разницу можно эффективно понять с помощью простого эксперимента. Поднесите руку к другому человеку, не касаясь его; в определенный момент вы почувствуете изменение во взаимном опыте: вы не касаетесь кёрпера человека (который заканчивается на поверхности кожи), но его Лейба (который существует за кожей, в пространстве-времени между и вокруг него).
- Макс Вебер говорил о разочаровании мира позитивистской наукой (см. Вебер, 2004).
- Например, не может быть преднамеренности сексуальных отношений в терапевтической встрече, поскольку терапевтическая встреча по структуре не равна
- Продолжительность настоящего момента и, следовательно, минимальное постоянство поля, составляет по времени более или менее пяти секунд (Stern, 2004; Tschascher, 2013; 2017).
- В психопатологии страдание – это не боль, а отсутствие. Десенсибилизация или анестезия на границе контакта полностью предотвращают присутствие (Francesetti, 2012, 2014). Например, боль горя не является психопатологической, потому что это присутствие; отсутствие боли в социопатии или отсутствие радости при неврозе являются психопатологическими явлениями.
- По словам Минковского, важно понять степень, в которой пациент является шизофреником, но так же важно понять степень в которой пациент не является шизофреником (Минковский, 1927).
- Гештальтунг – это процесс, посредством которого образуется гештальт; это появление фигуры и следовательно, становление и определение фигуры опыта.
- Я думаю, что концепция синтонности, которую я здесь представляю, соответствует или очень близка концепции Йонтефа о «включении» (Yontef, 1993; 2002), однако я предпочитаю термин синтонности, поскольку он используется в ряде других исследований, в частности, в исследованиях нейробиологии.
- Две системы, которые увлекают друг друга в общий ритм колебаний таким образом, что вместе они образуют всеобъемлющую синхронизированную систему, колебания которой регулируются собственным параметром порядка (Fuchs and Koch, 2014).
- Резонансные явления присутствуют во всех человеческих отношениях, однако здесь мы сосредоточимся исключительно на их значимости в терапии.
- “The stone the builders rejected has become the cornerstone” (Psalm 118, 22). Сними с меня поношение и посрамление, ибо я храню откровения Твои.
- Штеммлер (2016) назвал эту реляционную перспективу «сильной реляцинностью»; см. также Francesetti (2012; 2015a).
- Обратите внимание, исследования показывают, что состояние примерно 8% пациентов, находящихся на лечении, ухудшается (Hansen, Lambert and Forman, 2003).
- Об этих трех направлениях чувств во время тренировочных процессов см. Philippson (2017a).
- Примечание переводчика: «Cuore» – «сердце» на итальянском языке – этимологически происходит от латинского кор, что дает нам и «cuore» (сердце), и «корде» (шнуры / струны) на итальянском языке. К сожалению, это не может быть показано на английском языке.
- Я посвящаю это наименование моей дочери Кьяре, арфистке и психологу.
- Я благодарю Джойса Скиберраса за то, что он предложил добавить букву «Н» Human . И как заметила Элисон Клэр, «Н» может также означать «Heart».
Джанни Франчесетти – гештальт-терапевт, психиатр, международный тренер, программный координатор двухлетней международной обучающей программы «Гештальт- подход в работе с психопатологией и современными расстройствами», организованной Итальянским Институтом Гештальта (Istituto di Gestalt H.C.C., Italy), президент Европейской Ассоциации Гештальт-терапии (European Association for Gestalt Therapy), экс-президент SIPG (Italian Gestalt Psychotherapy Association), президент FIAP (Italian Federation of Psychotherapy Associations), ассоциированный член Нью-Йоркского Института Гештальт-терапии, автор книг и статей в области психиатрии и психотерапии, живет и работает в Турине, как психиатр, психотерапевт и супервизор. Via Cibrario, 29 10143 – Torino (Italy)
© 2019, Gianni Francesetti, M.D., Psych., Psychoth., President of IpsiG
Впервые опубликовано в:
© 2019, BRITISH GESTALT JOURNAL, http://www.britishgestaltjournal.com
Для отправки комментария необходимо войти на сайт.